Юлий Крелин - Очередь

Лариса посмотрела на собеседника с интересом: «Забавный дед. Наверное, за пятьдесят ему все же есть».

– Выходит, плохо, что мы, женщины, не можем трубку курить?

– Почему не можете? Это условность. Начнете курить – и тут же трубочки появятся вычурные, специально для женщин, и новые ароматные трубочные табаки.

– Решиться страшно. Страшно быть пионером. Подожду пока.

– Ну, подождите. Если решитесь, к вашим услугам. Как наставник, тренер, просто опытный учитель. Я как-никак профессиональный преподаватель, обучаю молодежь старшего возраста, студентов.

– Я вроде уже вышла из этого возраста.

– Сделаем исключение.

Несмотря на изощренную трубочную аппаратуру, Дмитрий Матвеевич все же испачкал руки. Он педантично осмотрел свои грязные пальцы – аккуратист, по-видимому. Потом так же педантично вытер их о брюки. Лариса посмотрела на него с еще большим любопытством. Этот жест не вязался с медленным курением, старомодным ведением беседы и манерами. «Вся эта старомодная, не жовиальная манера, наверное, наигрыш, а на самом деле мужик как мужик, вполне справный». Лариса еще раз искоса оглядела его. Дмитрий Матвеевич откинулся назад, вальяжно раскинул руки по спинке сиденья, насколько мог, вытянул ноги. Трубка торчала в правом углу рта, дым он выпускал из левого угла, посредине губы были сомкнуты. «Мужик. Кондиционный мужик. Валера опровергает идею, что все впереди, – все только сейчас… Не знаю… Не знаю… Он постарше Валерия будет…»

Едва Лариса подумала о Валерии, как увидела его приближающимся к машине. Он шел легко, словно танцуя, с проказливой усмешкой.

Стекло было опущено, и он, не открывая дверцу, наклонился к окну.

– Борисовна, Валерий Семенович. Борисовна, а не Нарциссовна, – сказала Лариса.

Валерий рассмеялся: добил все-таки.

– Опередила! Ну ладно. А я думал – Назаровна. Да какая разница?

– Борьба за личность, за человека.

– Думаешь?

– Именно. Познакомьтесь. Наш сосед из соседней сотни, мой старый знакомый Дмитрий Матвеевич. Наш сотник, Валерий. Садись, Валерий. Что стоишь у дверей? Ты сейчас в очереди не требуешься. Не хотите кофейку, коллеги?

Лариса откинула назад спинку правого сиденья, для чего ей понадобилось чуть придвинуться к Дмитрию Матвеевичу: они вдвоем вынуждены были сесть на левой половине заднего сиденья. Валерий примостился на месте водителя. На откинутой спинке Лариса постелила салфетку, поставила термос, стаканы, пакет с бутербродами.

– Валерий, а где Тамара, почему ее давно нет?

– Ее подменяют. Сегодня десятилетие окончания института. Торжественная часть днем, художественная – позже, в ресторане.

– Да! Она же мне говорила. Забыла совсем. А с утра отоспаться, принять душ и марафет навести. В ресторан не пойдет, наверное.

– Тебе виднее.

– Прекрасный пикник, Лариса Борисовна. Что-то из моей молодости. Я вижу траву, кусты, берег, и полно здоровья, бьющего через край.

– И я вижу. – Озорство опять замелькало в Валериных глазах. – Снег этот грязный, подтаявший и растоптанный – трава. Сама очередь – река. Машины – кусты.

– И мы в кустах, – охотно откликнулся Дмитрий Матвеевич.

– И здоровья, конечно, не занимать.

Лариса хмыкнула и вступила в общую болтовню со своими профессиональными шутками. Если это шутки.

– Кто из нас может хоть как-то судить о здоровье? Думаешь, знаем, что у нас там растет иль отмирает внутри?

– Это всегда звучит оптимистично, особенно в устах доктора. Уж вы простите старику эту, может, неуместную язвительность.

Его манера, спокойствие, отсутствие в речи жаргона, похожесть разговора на прошлые мирные беседы со Стасом тянули Ларису к этому «старику», как он сам себя отрекомендовал. Ей захотелось поговорить с ним один на один, посидеть не в машине, не на скамейке на виду у всей очереди, не в ресторане и даже не на траве у кустов, рядом с рекой. Ей захотелось посидеть с ним где-нибудь дома, в глубоких креслах, глубоких-глубоких, чтоб спинка была выше головы. Она бы курила сигарету, он бы дымил трубкой, между ними стоял бы столик, на нем доска и фишки с буквами, и играли бы они в «скрэбл», и печенье – лучше солененькое, и никакого алкоголя, никакого коньяка, вермута, ликера или, черт его знает, что еще исхитрилось придумать человечество для игр и бесед. Алкоголь неминуемо сбивает течение беседы, с ним вторгается что-то чужое, подогретое другим, не своим теплом, исчезает первозданность отношений, пропадает искренность.

– Да, Нарциссовна, еще бы коньячку для полного набора, для законченности данного натюрморта и придания разговору душевности.

– Назаровна я, Валерий Семенович, Назаровна, а не Нарциссовна.

Все засмеялись.

– Да ладно. Было бы здоровье.

– В мечте у Валерия Семеновича есть, безусловно, большая правда. Натюрморт был бы полноценнее и элегантнее, да и отвлеклись бы мы от свалившейся на нас необходимости.

– Эх, мужчины, мужчины! По-моему, вы горячитесь. Пейте кофе, ешьте бутерброды и не проказничайте. Отдыхайте.

– Своеобразное назидание, Лариса Борисовна.

– А что, Лариса, разве мы не отдыхаем? Сидим, бездельничаем, на воздухе, никто нас не дергает, надежда только на себя. Иначе – работа, шум, гам, суета, оперативность, потеря здоровья, слуха, сил. Плохо. А тут тихо. Покой.

– От естественной нормальной работы, – сказал Дмитрий Матвеевич, – да если еще и удачливой, здоровье не убывает. Хорошая работа – единственная защита от душевного дискомфорта.

– У нас есть рентгеновский аппарат в больнице, который, если на нем не работать, портится. Но когда постоянно в действии – все в порядке. Машина в гараже от пустого стояния дряхлеет, часы, лежащие долго без завода, отказывают.

– Откуда это у тебя, Борисовна, у естественника, такой технический подход? Все кончается, чем не пользуются. – Валерий осклабился, как бы вспомнив что-то.

– Почему технический? В медицине есть такое понятие – атрофия от бездействия.

– Надо учесть. Я всегда это подозревал. Чтобы быть здоровым и полноценным, надо упражняться.

И опять потекли банальности.

Дмитрий Матвеевич. С одной стороны, я против культа здоровья. Меня раздражает эта душевная потребность физиологической целесообразности, когда все для пользы тела. Курить нельзя, пить нельзя, тренироваться нужно, ходить необходимо. Этого нельзя, того нельзя, с этой живи, с тем не живи. Быстро умрешь, плохо умрешь. Нельзя же жить в расчете на смерть, надо жить в расчете на жизнь. А? Сомневаетесь?

Валерий Семенович. Некоторые ваши рассуждения мне приятны. Но ведь любовь временна… Я вообще никогда не сомневаюсь. Сомнение, знаете ли, я считаю недостаточностью мышления.

Дмитрий Матвеевич. Хм. По поводу сомнений, пожалуй, лучше не спорить. А что временная… Но разве жизнь не временна? Да и быстротечна. Все бросать – пробросаешься.