Наталия Терентьева - Синдром отсутствующего ёжика

Я только развела руками, вздохнула и подняла с пола свою замечательную лисью шапку, испачканную в чем-то белом, похожем на муку. Я встряхнула ее и тут же отчаянно зачихала. Да нет же! Это не мука, а «Пемолюкс»! Вот почему в комнате так свежо пахнет дезинфекцией…

Наверно, в лице моем что-то изменилось, потому что Владик, смотревший на меня, громко крикнул:

– Это не я! Это он! Он первый начал! – Владик говорил хорошо, но выговаривал еще далеко не все буквы. Поэтому то, что он говорил, звучало смешно и трогательно, даже если он, как сейчас, явно трусил и старался выгородить себя. – Это он в меня кидал!

– Гриша, зачем ты в него кидал? – спросила я Гришу.

Тот поднял голову и посмотрел на Владика укоризненным взглядом.

– А пусть он не кидает ничего, – резонно ответил мне Гриша.

Ну, конечно – кинуть, чтобы другой не кидал. Логично, разве нет?

Хуже всего из того, что я увидела, была куча рассыпанных пазлов. Мальчики рассыпали шесть или семь коробок мелких пазлов, и разобрать их теперь по коробкам было практически невозможно. Сажать разбирать Гришу – жестоко, Владика – бесполезно. Себя тоже жалко. Я, вздохнув, взяла большой пакет, и сгребла туда все пазлы. Отвезу на дачу. Вдруг летом сяду, достану пазлы, разберу их, как Золушка разбирала горох с чечевицей. А рядом сядет Ийка и будет задумчиво доставать из кучи своими тонкими пальчиками разноцветные кусочки картона и крутить их, и улыбаться, доверчиво взглядывая на меня…

Я стала наводить порядок, довольно решительно сдвигая предметы в комнате и одним движением пересадив Владика с пола на диван. Мальчики молча за мной наблюдали. Гриша поднял было осколок вазы, но я только покачала головой и сказала: «Не трогай». Так минут десять я убиралась, быстро и ни слова не говоря. Они тихо сидели рядом, но друг к другу не прислоняясь. Владик не выдержал первым и заревел. Гриша плакать не стал. Подошел ко мне и, пытаясь всеми силами заглянуть мне в глаза, попросил:

– Можно мне тоже… с вами?

– Можно, – сказала я. – Собирай игрушки и в сторону откладывай грязные.

Владик, на которого не обращали никакого внимания, смотрел-смотрел на Гришу, слез с дивана, подошел к нему, попытался взять что-то у него из рук. Я ожидала, что Гриша отпихнет его, но Гриша дал ему машинку без колес, которую держал в руке. Владик с серьезным лицом понес ее в кучу, куда Гриша откладывал испачканные в варенье и «Пемолюксе» игрушки. Машинка была совершенно чистая. Гриша хотел было остановить друга, вопросительно взглянул на меня, но я махнула рукой: «Оставь! Занят, и ладно».

Так мы провозились, наверно, больше часа. Через какое-то время мальчики почти забыли о том, что они напроказничали, и бояться перестали. Я же решила не брать на себя роль строгого воспитателя и не наказывать их совсем. Просто спрятала подарки, которые принесла им. Сложнее всего было убрать воздушные шарики. Но мне было жалко просто выпустить их в окно, да и жестоко – мальчики бы увидели и расстроились, особенно Владик. Я осторожно прикрепила шарики, надутые гелием, в шкафу в прихожей, среди зимней одежды, заодно перевесив туда и теплое Ийкино пальто, до сих пор висевшее на вешалке.

Гриша, имевший богатый опыт преступлений и наказаний, спросил меня за ужином:

– Тетя Саша, почему вы нас сразу простили? Мы же плохие…

Да, хорошая постановка вопроса. Не все родители знают, что нет ничего страшнее для ребенка, чем считать себя плохим. Все дурное, что делают потом взрослые, ведет свой путь от этого: «Я знаю, что я плохой. И могу делать плохое».

– Нет, Гриша. Вы не плохие, вы замечательные мальчики. – «Настоящие ужасные малыши, классические», подумала я, но вслух сказала другое: – И я вас люблю, обоих. Вы просто плохо поступили. Очень меня подвели. И расстроили.

Я оставила Гришу размышлять, а сама пошла за телефонной трубкой, заигравшей где-то в ванной.

– Ты зачем приходила? – спросил Хисейкин без предисловий.

– Повидать Ийку, – тоже без лишних слов ответила я.

– Она занята. И не надо тебе ошиваться у нашего дома через день.

– Вадик, я имею право, в конце концов, видеться с Ийкой.

– Она не хочет тебя видеть. И прав у тебя никаких нет. На свои права в этом мире ты не заработала.

Ясно. Надо же хоть как-то отомстить за то, что я годами не отпускала Ийку к нему на дачу, за то, что напоминала о регулярности родительских дней, если он забывал о них…

– Это неправда, Вадик.

– Это правда, Саша! Оставь, наконец, мою семью в покое! Ийка теперь живет со мной, ясно? Ты же всегда хотела, чтобы у нее был отец. Вот теперь он есть по полной программе. Ты должна быть, наоборот, довольна. Все! Не ходи сюда и не звони! Жаль, что ты, как обычно, не видишь себя со стороны.

Хисейкин первым повесил трубку. Я перевела дух. Понятно, что так не будет всегда. Но сейчас – очень плохо. И очень несправедливо. Несправедливо! Так не должно быть. Я жила Ийкой, я отдавала ей всю себя, всю свою душу, старалась видеть в ней личность с малых лет, отчетливо понимала, что она совсем не такая, как я, совсем, и уважала это… Ну почему, почему… В сотый раз – почему? И что теперь делать? Ийка, моя глупая маленькая девочка, сидит за высоким забором, в комнате с узкими окнами, смотрит на помойку, и ждет, когда же и для нее настанет час икс. Доброжелательный буржуазный мир распахнет свои пухлые объятья и скажет: «Ах, Иечка, как же мы все ждали тебя! Теперь ты с нами. И делать ничего не надо! Вот, хочешь, будь моделью… А хочешь – не будь… Просто бери денежки – они вон там лежат, и иди в бутик, за сапожками, за шубками… А у дверей, видишь, машины стоят? Так это все принцы. Выбирай, выбирай! Кого выберешь – тот твой. И отправляйся с ним в прекрасный замок, где невидимые слуги накладывают на тарелочки теплые пирожки с сердцем райских птичек и наливают коктейли. Тебе какой? Амброзию с кокосовым молоком? Или попробуешь чего-нибудь посолиднее, для больших смелых девочек?»

Я почувствовала, как с двух сторон меня кто-то обнял теплыми цепкими пальчиками.

– Тетя Саша, не плачьте, пожалуйста, мы больше так не будем. И пазлы я все разберу по коробкам, и книжки склею… Я очень люблю клеить рваные книжки! Маме отдают книжки для меня, я их всегда склеиваю. И вазу могу вам купить, у меня же есть копилка… Ну, правда, мы больше не будем! Говори, – сказал, понизив голос, Гриша, и сделал страшные глаза Владику – Мы больше не будем. Мы тебя… любим. Ты хойошая…

Я почувствовала, как рука, которой Владик держался за мое запястье, мгновенно вспотела. Малыш искренне волновался. Я обняла их обоих.

– И вы тоже – хорошие, малыши. Точнее, – я потрепала за отросшую челку Гришу, – один хороший большой мальчик и один хороший малыш.

– Я тоже большой! – тут же выступил вперед Владик.