Игорь Воеводин - Последний властитель Крыма (сборник)

– Ты что-нибудь решил? – Валька села и налила себе чаю. Пить после бани хочется, пить и пить, и нельзя напиться – столько влаги ушло в дощатый пол парной, натекло, накапало, растворилось, высохло, истаяло во влажном воздухе русской бани – все, что не нужно, что отработано, что камнем лежит на душе, капля за каплей вытекло на пол.

– Что я могу решить? – Серебряков тоже сел. Зачерпнув ложку меда, он налил в кружку духмяный настой таежных трав. Женьшень, китайский лимонник, шиповник – чего только не было в этом чае, Валька готовила его всегда сама, с детства привыкнув собирать коренья и травы с бабкой. – Слушай, а зелье это твое не приворотное? – поднял на Вальку глаза ефрейтор. – Нет?

– Не бойся. Приворотным я тебя давно опоила…

Серебряков поперхнулся.

Валька смотрела ему прямо в глаза.

– Так ты решил?

– Сказал ведь тебе раз: хочешь – поехали со мной. Здесь не останусь.

– Ну, а если я тебе третий вариант предложу?

– Это какой же?

– А такой.

– Ну, какой, какой?!

– Хочешь хозяином быть?

– Ты, Валька, не угорела часом? Каким хозяином?

– Таким. Самому себе хозяином. Ну… и мне.

– Валька, говори прямо, чего задумала.

– Ты слыхал, что в шхерах есть база секретная, немецкая?

– Ну, болтали чего-то… Мол, немцы там свои подлодки во время войны держали.

– Так и есть. Там склады законсервированные – еда, форма ихняя, оружие. И два катера торпедных, скоростных – целехонькие.

– Ты не шутишь?

– Не шучу. И еще кой-чего.

– Чего?

Валька долго смотрела на него, как бы раздумывая, можно ли доверить этому человеку все, что знала? И решилась.

– Камни. Много камней.

Потрясенный ефрейтор долго молчал. Потом закурил. Сигарета плясала в его пальцах.

– Сколько много?

Валька усмехнулась – чуть грустно, чуть зло.

– Не считала. Но внукам хватит. Отборные алмазы, в кожаных сумках.

После долгой паузы Серебряков спросил:

– Сама видала?

– Сама.

– Ну, допустим. И что с этим со всем делать?

– Поживем в шхерах – год, два, сколько захотим, чтоб не видеть никого, не слышать, грязь всю эту сволочную, как накипь, повывести… А там… Борт есть, камни есть, плыви, куда хочешь… Если, конечно, надо куда-то плыть.

– Валька, ты сумасшедшая! Мы же не медведи, как без людей?

– А что тебе люди дали? Псом цепным тебя сделали?

Ефрейтор осекся.

– Ну, а родные? Мои? Твои?

– Моим – все равно. Твоим напиши, что в старатели подался. Да что ты, мальчик, что ли? Я, баба, не боюсь, а он дрейфит!

– Ладно, черт с тобой! – ефрейтор обозлился. – А рожать как будешь?

– Ты поможешь.

Они долго молчали. Потом Валька продолжила:

– Боишься, дембель?

– Боюсь. Не знаю, смогу ли. Вот так, в омут башкой…

– А мы Надьку, Надьку с собой возьмем да Нефедова. – Голос Вальки стал просительным. – А, Вася? И им здесь не жизнь, а вчетвером – куда же больше, Вася…

– А ты с ними говорила?

– Нет пока. Как я без тебя могу? Да Надька и раздумывать не будет. А летчик… Он, Вася, ее любит, мы, бабы, это различаем.

– Катера большие? В порядке?

– В масле стоят. Метров тридцать длиной, на восемь человек. Аппаратура вся цела.

– Рации?

– Я, Вася, не радист. Но что-то похожее видела… С мамочкой, Васенька, по рации разговаривать будешь?

– Дура. Ты катером управляла?

– Нет.

– И я – нет.

– Ну, Нефедов сумеет. Что самолетом, что катером – авось не потонем.

– Валька, а документы?

– Что – документы? Ты ж не беглый, военный билет с печатью, что отслужил, в кармане. Да и потом, коли надо – в Алмазе за бабки какой угодно документ тебе выправят… Кому тебе его предъявлять?

Они долго молчали. Потрескивали и вспыхивали дрова, и все капала, все капала и капала, капала и капала в алюминиевый тазик вода из неплотно прикрученного крана.

Салабон у печки снаружи подбросил дровишек. Вокруг было тихо. Он вздохнул и, утерев сопли грязной рукой, продолжил скулить-напевать какую-то песню. Он пел по-башкирски, с детства запомнив слова и мотив, и на душе у него становилось чуть теплее.

Может быть, оттого, что дрова разгорелись веселее.

18 градусов по Цельсию

Рев двигателей заходящего на посадку самолета вывел Надю из оцепенения. Весь день с самого тусклого рассвета и до сумерек, что грозились опуститься вот-вот, она пребывала в тесной, непонятной тоске, и тревога, как маленькая черная гадюка, все сосала и сосала ей грудь.

Газовые горелки двух кухонных конфорок мерцали, как всегда, синим пламенем ада, и гудели, гудели, гудели.

Она бросилась к окну.

Маленький ЯК-40, чуть не чиркая по крышам города, заходил на посадку. Надя без сил опустилась на табурет.

– Где ты, милый? – прошептала она, глядя в серое марево за перекрестьем рам. – Где?

Она знала, что Нефедов сегодня занят на аэродроме и будет только вечером, и не могла найти себе места, и маялась в квартире, и вздрагивала от каждого шороха.

Телефонный звонок наполнил прихожую. Надя сорвала трубку.

– Это ты? Ты? – задыхаясь, спросила она. Трубка фыркнула.

– Это я, Надюха, Инна, ты чё, не узнала? – услышала она в ответ. Надя перевела дыхание.

– Да, слушаю тебя…

– Надюх, выходи, поболтаем, а?

Надя колебалась. Но Нефедову прийти было еще рано, а ждать в четырех стенах стало невтерпеж.

– Я сейчас, – быстро сказала она и кинула трубку.

Инна торжествующе посмотрела на пацанов у ее ларька и тоже положила трубку.

– Ладно, вижу, справляешься, – процедил Гиря. – Зайду вечерком.

На углу мелькнула блеклая розовая курточка Нади.

Заметив группу ребят, она инстинктивно сбавила шаг, но потом, тряхнув головой, пошла как всегда – стремительно.

– Ну что, шиза, давно не виделись? – приветствовал ее Гиря, когда она подошла к прилавку. – Побазарим?

– Что вам угодно, сударь? Я впервые вас вижу, – ответила она, пытаясь протиснуться к прилавку.

– Да ну! – удивился Гиря. – Может, ты мне и не давала?

– Я не понимаю вас, милостивый государь… Позвольте мне пройти, меня ждет фрейлина Инна…

Дружный хохот был ей ответом.

Инна за прилавком скривилась в полуусмешке-полугримасе. Гиря вытащил из кармана детскую гармошку.

– На, играй, полоумная. – он протянул игрушку Наде.

– Но я не владею этим инструментом, господа… – удивленно произнесла та. Гиря потемнел.

– Если ты, сучка, сейчас не сыграешь нам и не станцуешь, мы тебя хором… все… прямо за палаткой, усекла?

Надя выпрямилась.

– Делайте, что собрались, господа, но играть я не умею.

– Надюха, Надюха, – зашипела-зашептала Инна. – Делай, что говорят, они твоего летуна тогда не тронут…

Надя сквозь слезы посмотрела на парней.

– Это… правда, господа? Вы желаете причинить зло моему рыцарю?

Все молчали.

Надя неуверенно взяла гармошку.