Игорь Воеводин - Последний властитель Крыма (сборник)

Да и доплывешь – вряд ли будешь рад, разве уж только самая горючая нужда погнала тебя в путь…

Нужда эта спокон века одна и зовется наживой. Потому что напичканы, набиты туго, под завязку, окрестные горы золотом, так, что стекает оно ручьями с хребтов, не смотрись, пришлый человек, в хрустальные эти воды с конопушками золотинок – ослепнешь, забудешь себя, затмит тебе глаза жадность, задурманит голову, и навек ты пропадешь среди гиблых топей, среди чахлых сосенок, среди лысых гор, как без счету до тебя пропало здесь народу, и каждый знал, верил, чувствовал – уж он-то не сгинет, он-то уж подержит в руках птицу-удачу, всласть поерошит ей непокорный хохолок, надергает волшебных ярких перьев из хвоста и будет кум королю.

Многих, шибко многих, однако, навеки приютила, приголубила эта долина, где ляг во мхи, и ртом, ртом собирай голубику, где грибы косят косой, а не ищут, где и медведь, пока с избытком лосося в реках, не тронет человека, но тронет его человек… Но коли подфартила тебе судьба, коли рассыпала перед тобой несказанные свои россыпи, напоила допьяна хмельными своими медами, постелила тебе в изголовье духмяное разнотравье – спи, удачник, и видь счастливые свои сны, будто снова и снова бредешь ты через Муйские горькие хребты и впереди сияет и манит тебя прохладная и тихая Золотая река – Подай Бог! – молились тунгусы, радуясь, что пришли неведомо откуда непохожие на них люди с рыжими волосами под лицами и принесли много, шибко много хороших, славных вещей, и брали они за эти вещи так, пустельгу, совсем, однако, пшик – тот тусклый и желтый металл, что без счету и меры валялся кругом, – совсем, однако, плохой тот металл, шибко мягкий, не сделаешь из него ни ножа, ни крючка…

– Подай Бог! – молились они. – Жаловаться грех…

Так и закрепилось это имя за центром Ленских приисков – Бодайбо, так и осталось.

И закрыл свои глаза Господь, увидев, что делает человек с человеком за золото, и ушел из этих мест, и только темные духи Муйских хребтов все морочат да дурманят человека, все обводят его вокруг пальца и влекут его к Золотой той реке, иже несть ни печали, ни воздыхания…

– Подай Бог!

А еще сотни и сотни верст, все севернее да восточнее, стоит городок старателей да шахтеров, и имя ему – Алмаз, ибо немерено рассыпано в тех местах самоцветов, день и ночь лопатят там горные речушки трехэтажные, пятиэтажные драги, рыча, отплевываясь, злобствуя и огрызаясь, крутятся они посреди ручейков, перейти которые человеку – плевое дело, и делают из тех ручьев запруды, на десятки метров вглубь и вбок перемалывая берега.

На самом верху железной этой махины, что дробит и пережевывает землю и валуны, в самом конце матерчатой ленты ее конвейера, остаются протрясенные, промытые, пропущенные через сита невзрачные блеклые камушки – бриллианты. Каждый весом в карат, и каждый – человекоубийца, ибо за них, покуда вида не имеющих, будут убивать.

Правит город Алмаз всей округой, и мало, мало осталось не прельстившихся игрой его граней, не поклонившихся ему, не принявших на душу клейма его огранщиков.

И рассыпает Алмаз среди подданных своих дурман успеха – кому на грамм, кому на карат, кому на осьмушку…

– Какой-такой обман?! – скажет тебе здесь всяк встречный-поперечный и махнет рукой: – А, пустые твои слова…

– Так-то да… – призадумается кто порассудительней и добавит: Ну, а как без денег-то прожить, мил человек?

И только стон над тайгой, да вой над тундрой, да скрежет зубовный, да тьма в ослепших глазах.

– Борони Бог!

А кто живет по-иному, кому иные видны горизонты, быстра тому вода на стремнинах, холодна тому она на глубинах. Потому что не горы круты, а души черствы да слепоглухи.

Надя сняла трубку. Телефон звонил полчаса с короткими перерывами.

– Рыжая! Выдь на час! – услыхала она.

1 градус по Цельсию

– Эй, Рыжая!

Она не слыхала.

– Рыжая!

Герольды уже протрубили сбор на Торговой площади – их горны еще торчали из-за зубчатых башенок замка. Солнце вставало в зенит. И на площади весело стучали молотки и топоры – это королевские плотники готовили сцену для заезжей труппы.

– Представление! Вечером будет веселое представление! – гомонили в толпе. – Это будет совсем новая пьеса!

Торговки и белошвейки, мастеровые и ландскнехты, рыбаки, горшечники, менялы, часовщики, мамаши, солидные горожане в выходных костюмах в будний день, сводня, проезжие – все были в радостном предвкушении праздника.

И герольды его объявили – большой праздник, трехдневный.

– Слушайте все! – далеко слышный, разносился над площадью зычный голос глашатая. – Слушайте!

Турниры и застолья – вот что ждало город в ближайшие три дня, и веселье, веселье без конца и без края, ибо сватать королевскую дочку съехались женихи со всех концов земли, и народ дивился тяжелым латам иноземных рыцарей, богатству шатров, шелкам и парче, верблюдам и ослам бедуинов, васильковой красоте славянских князей, бездонности и черноте глаз женихов из Валахии.

– Это будет славный праздник! – говорили в толпе. – Пива сварили без меры, и Толстый Томас, главный придворный пивовар, так и не отлип в своих кожаных штанах от очередной скамьи, проверяя варево… – Да здравствует король!

– Ты чё, шалава, оглохла?!

Она словно очнулась. Развалились крепостные стены, исчезли герольды и мулы, простолюдины и вельможи, истаял, будто вовсе и не был, старинный город с узкими кривыми улочками между лепившимися друг к другу домами под красными черепичными крышами, стекавший к морю с холма.

Вместо беленых домов нависли сопки, подернутые кое-где, как ряской, тайгой, кое-где лысые. Грязные дома, позабывшие тряпку и кисть маляра, щербатая мостовая, ларек.

Перед ней стояли двое. Один был смутно знаком – тот, что щерился полуулыбкой, и сверкала фикса в полуденном мареве. Второй, пожиже, был странно напряжен, и глаза его жгли угольями.

– Сударь, это вы мне? – спросила она и машинально поправила светлый локон, что так и норовил выбиться из-под беретки.

«Может быть, это одни из тех чужестранцев, что прибыли искать моей руки. И они совсем не знакомы с нашим этикетом?» – думала она. – Но какое же все-таки безобразное слово – “шалава”!»

– Ну чё, Надюха, куда пробираисси? – спросил высокий и как бы невзначай притиснул ее к себе.

– Я понимаю, незнакомец, что вам невдомек наши приличия, – отстраняясь, но оставаясь дружелюбной, промолвила она. – Но неужели там, откуда вы прибыли, благородный господин, принято дотрагиваться до королевны?!

Высокий заржал.

– Ну, Колян, а я те чё говорил?! В натуре, да?! – спросил он товарища.

Низкий не ответил, но потом вытолкнул звук с видимым усилием:

– Вы… Это… Королевна! Может, прогуляемся, поговорим?