Игорь Воеводин - Последний властитель Крыма (сборник)

– Не надо завязывать, – почувствовав пусть призрачную, но надежду, заговорил ротмистр. – Готов к сотрудничеству. Чего изволите?

Соколовский чуть ослабил давление стилета. Ротмистр осмелел и сел удобнее и даже положил ножку на ножку.

– Архивы. – Тихий не успел договорить, как Петров показал готовность ответить. – Молчать. Все архивы. Понял?

Ротмистр вздохнул.

– Если вы о компроматах, то под половицей ключ, абонированный сейф в Ориентал-банке № 349.

– Пароли есть?

– Девичья фамилия моей бабушки – Козодоева… Господа, – заговорил он горячо, – не убивайте! Христом Богом прошу, я пользу могу приносить. Я столько знаю… столько видел… столько выстрадал.

Он сморщился и заплакал, и полковник увидел, как задрожала рука у Соколовского…

– Эх… Дима… – с сожалением проговорил полковник и, вытащив из кармана складной нож и раскрыв его, воткнул в сердце Петрову. Тот всхлипнул, и, глядя в глаза полковнику широко раскрытыми глазами, подался вперед, обеими руками схватившись за грудь. Соколовский ударил его стилетом в спину сзади и тоже пронзил сердце… Тело, лежавшее между трюмо и комодом, еще вздрагивало, но жизни в нем уже не было. Соколовский сидел в кресле, сжав голову руками, а Тихий, достав из-под половицы ключ, обследовал ящики бюро.

– Возьмем? – спросил он Соколовского, показывая найденную пачку денег, и, не дожидаясь ответа, сунул ее в карман.

– Брось, не пачкайся, – запротестовал капитан.

– Не брошу, – ответил Тихий, глядя прямо в глаза капитану. – Пусть они теперь правому делу послужат.

…Через четверть часа тонкая струйка дыма показалась из раскрытого окна бельэтажа, где снимал покои экс-ротмистр Петров. Был шестой час. Солнце клонилось к закату. Княгиня Р., пряча за вуалью лицо, шла на Перу, где в условленной квартирке ей было назначено свидание. Княгиня шла только что из ванной, на ней было надето лучшее ее прозрачное белье под легким платьем, и она старалась не думать, что легкие светленькие волосики, прикрывавшие розовую кожу головы Петрова, так напоминают ей шкурку крысы-альбиноса.

17 октября 1921 года, явочная квартира контрразведки Русской армии, Истанбул. Турция

Высокий, по-юношески стройный генерал в черкеске с до отказа перетянутой талией, стоял у окна, сквозь небольшую щель в гардинах глядя на Босфор. Бесчисленные огоньки судов всех стран мира дрожали в ночном мареве, будто тысячи светляков над полупризрачной в темноте поляной. Вода дублировала огоньки, вытягивала их, они барражировали вместе с легкой ночной волной. Казалось, что бухта дышала.

– Войдите, – сказал человек в черкеске и повернулся к двери.

В комнату вошел генерал Слащов. Белая застиранная солдатская рубаха под длинной кавалерийской шинелью невыгодно контрастировала с богатым одеянием хозяина.

Вошедший и ждавший его стали друг напротив друга. На всем наборе оружия хозяина была золотая насечка, в том числе и на парабеллуме. Яков Александрович был даже без погон.

– Здравствуй, Яков, – проговорил после молчания хозяин. Это был легендарный черкесский князь Султан Келеч-Гирей, белый генерал, ныне, как единоверец, служивший у Кемаль-паши.

– Здравствуй, – ответил Слащов и пожал протянутую руку.

Тонкий юноша, тоже в черкеске и папахе, неслышно ступая в мягких кавказских сапогах, подал лепешки, баранину, сыр и чай и вышел. Генералы сели.

– Ты меня знаешь, Яков, я рубака, а не дипломат, и сразу спрошу тебя, – начал хозяин после того, как гость, сделав пару глотков, поставил пиалу на стол, – готов ли ты во имя России пожать руку генералу Врангелю?

– Ради такой цели – даже ему, – чуть скривившись, то ли полуулыбаясь, то ли морщась от горечи, ответил Слащов.

Открылась дверь во внутренние покои, и оттуда своей всегдашней стремительной походкой вышел барон Врангель. Он тоже был в черкеске, и тем более вызывающе бедно выглядел по сравнению с ними генерал Слащов.

Слащов встал.

Врангель подошел к нему почти вплотную, секунду помедлил и с видимым усилием протянул руку. Прошла секунда, и генерал Слащов, глядя прямо в глаза главнокомандующему, пожал протянутую руку.

Все сели, атмосфера заметно разрядилась, хозяин повеселел. Неслышно появившийся мальчик подал водку, выпили за Россию.

– Яков Александрович, – начал Врангель, дождавшись, пока все закусят и мальчик уйдет, – мы знаем о твоих контактах с… Москвой, – через паузу произнес он. – Что ты нам можешь сказать по этому поводу?

Слащов долго молчал, а потом, с усилием подняв наполненные тоской глаза, ответил:

– А что вы хотите услышать? В Россию нельзя, без России не могу…

Врангель и Султан Гирей переглянулись.

– А что, – продолжил барон, – а что, если мы порекомендуем тебе ехать?

Слащов не верил собственным ушам.

– Да-да, – вступил в беседу хозяин, – о вашем разрыве все знают, о примирении – никто. Конечно, красные до конца тебе не поверят, но кое-какую должность дадут и будут, полуверя, использовать твое имя в качестве приманки для возвращения многих.

– Да вы с ума сошли! – не выдержал Слащов. – Ладно, если меня не шлепнут, но остальных-то они точно либо к стенке, либо в застенок!

– Многих, но не всех, да и то не сразу, – ответил Врангель, – иначе зачем им вся эта шумиха? Они постараются заманить в Россию как можно большее число солдат и офицеров, понимая, что оставлять за рубежом стотысячную боевую армию в полном порядке для них смертельно опасно. Ну, пусть едут. На малодушных – плевать. Крепкие же все выдержат. И лишь немногие, совсем немногие из них будут знать, зачем все это нам нужно, они будут готовить подполье, ты будешь иметь в подчинении боевую часть, я займусь финансами, и в решающий момент, если Господь попустит, начнем…

Яков Александрович не знал, что думать. Он больше не верил ни в какую возможность вооруженной борьбы с большевиками, но очень хотел поверить. И… Россия! Вот она, Россия, неожиданно она приблизилась через моря – казалось, вечерний бриз донес через Босфор горечь полыни и медовый, дурманящий запах гречихи.

Слащов передернул плечами, словно отгоняя оморок.

– Россия в нищете, восстания идут там и тут, – продолжал Врангель. – Кронштадт – упущенная, но не последняя возможность. Кроме тебя, Яков, некому…

Слащов молчал очень долго. Молчали и Врангель с Султан Гиреем.

– Не того страшусь, что, если не получится, для России так и останусь я Иудой, – подняв голову и глядя перед собой пустыми, мертвыми глазами, заговорил наконец Слащов. – Но не смогу ничего не сказать Нине. И без ее согласия не поеду.

– Более того, Яков, – заговорил Врангель, – сказать ты должен всем, кто с тобой остался. Но ехать могут не все. Например, Тихому точно нельзя, он останется здесь для связи.