Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник)

Карета, конечно, принадлежала военному ведомству.

Какой-то сержант хотел положить спасателю на плечо руку, но передумал.

– Ты молодец, – сказал он просто. – «Джинн тонет» – так ты кричал?

– Так, – уныло подтвердил спасатель.

– Мы разработаем специальную инструкцию на случай подобных диверсий, – пообещал сержант. – Мы вооружим тебя ракетницей…

– Да у меня есть, – отмахнулся тот.

Ему было досадно и жалко джинна, которого он, спасатель, не сумел спасти. «Я некомпетентен, – шептал спасатель, направляясь к ближайшему бару. – Я неудачник».

– Возможно, в наших руках крупная шишка, – в один голос заметили береговые охранники.

…В специально разбитом госпитале патологоанатом – не без пугливого смешка – произнес:

– Я впервые вскрываю джинна.

– Ой-ли? Убери одну букву и успокойся. Все будет ОК.

Джинна – мокрого, доисторического, с ногтями, загибавшимися в кольца столетий – уложили на секционный стол, откинули бороду на лицо и вскрыли обычным продольным разрезом.

Изо рта джинна выпал клочок бумаги, совсем размокший, с обрывками слов на трех языках. Удалось разобрать только подпись: «пятнадцатилетний капитан Грант».

Из остального джинна хлынула вода, и резчик по мясу отскочил, боясь заразы. Когда вода вытекла, вышел пар, а за паром – дым.

– Да в нем пусто! – воскликнул доктор.

Разрез затянулся, и джинн, помолодевший ровно на десять тысяч лет, уселся и свесил ноги.

– Меня зовут Тони, я бармен, – сказал он весело и подмигнул онемевшему доктору. – Выше голову, старина! Мне пора, но мы с тобой непременно увидимся. И вот что я тебе скажу, приятель, скажу по-дружески, – джинн подался к хирургу, и тот отшатнулся вторично. – Никогда не спорь, старик.

Джинн, заворачиваясь в простыню и разыскивая глазами чалму, повторил:

– Ни за какие коврижки, ни за какие блага. Да не соблазнят тебя ни зелья, ни гурии, ни предательские благовония. И вот еще что: никогда и ни за что не лезь в бутылку.

1

Узоры преследовали его всю жизнь. Не больше, чем кого-нибудь другого – просто он обращал внимание. Есть такая штука: избирательное внимание, когда во всëм усматривается и отовсюду слышится лишь то, что въелось в память, сделалось второй натурой. Так, зачастую врач, ловя обрывки чужих разговоров, к своей досаде постоянно слышит про анализы, лекарства и здоровье вообще. Так пользователь ПК, одуревший от сетки, воспринимает фразы, в которых поминаются провайдеры, эксплореры и материнские платы.

На самом деле только самые первые – и никакие последующие – узоры были достойны припоминания – те, что на обоях в детской слагались в нехитрый рисунок. Обыкновенные цветочки со звëздочками, фон – так себе, что-то желтовато-бежевое, качество в целом – ниже среднего. Четырëхлетний Глеб лежал на диване, повернувшись на правый бок, и немигающими глазами смотрел на эти обои. Ему совершенно не хотелось спать, но мнение Глеба насчет тихого часа мало кого волновало. После обеда детям положен дневной сон.

Глеб слюнил палец и принимался сперва потихоньку, потом – все яростнее тереть дешëвую бумагу. Мокрое пятнышко постепенно превращалось в уродливое бельмо, покрытое мелкими катышами. Он и сам не мог сказать, чего хотел добиться – возможно, стремился протереть стенку насквозь и, понимая, что все равно не справится с такой непосильной задачей, желал проверить, насколько всë-таки его хватит. Глеб добирался до сырого холодного камня, осторожно скоблил его коротко остриженным ногтем и признавал свое поражение.

Почему-то его занятие буквально выводило взрослых из себя. Ему многое прощали, от него многое терпели, но мириться с надругательством над обоями не мог никто из домашних. Его бранили, наказывали, лишали то одного, то другого, а с наступлением тихого часа история повторялась вновь. Со временем Глеб начал думать, что в мире не существует проступка более тяжкого, чем изготовление из обоев мокрой промокашки. Родители, таким образом, вполне успешно справились с нелегкой задачей: понятие греха было усвоено, грех был конкретный и понятный, а потому вся дальнейшая жизнь омрачалась тенью этого непростительного деяния. Однажды пригласили Деда Мороза; Глеб укрылся за шкафом и не вышел оттуда, покуда церемония не закончилась. Дед Мороз со строгим лицом дежурного педиатра сыграл на гармошке, не без помощи Снегурочки спел про ëлку, поставил возле шкафа игрушечный грузовик и ушел на кухню принять заслуженное подношение. Новый Год, если разобраться, – праздник для взрослых, повод порадоваться, что очередные триста шестьдесят пять дней чернухи и мерзости остались позади. Детский праздник – день рождения, поскольку только дети могут радоваться своему появлению на свет.

«Чего ты испугался? – спросили у Глеба позднее, когда дверь за гостями захлопнулась. – Это же Дед Мороз! Честное слово – нам даже неудобно перед ним. Он, должно быть, обиделся».

«Вот и Дед Мороз обиделся», – безнадëжно подумал Глеб и пожал плечами. К грузовику он не притронулся. Годы спустя он признался, что тогда его охватил необоримый страх: что, если Дед Мороз спросит его про обои? В смысле – зачем он их рвал?

В общем, Дед Мороз, оказалось, явился к нему с Черного Полюса – так в подобных случаях выражаются дипломированные психологи.

2

…Диван был старый, тот самый; узор – другой. Света настенного светильника хватало, чтобы ясно видеть две фигуры, отражëнные в зеркале на потолке. Зеркало было обычное, овальное, не для потолков предназначенное, но Диана уперлась рогом, и Глеб испортил потолок – вполголоса ругаясь, он приколотил зеркало, куда велели, а извëстка, пока он трудился, сыпалась в глаза и собиралась мутной взвесью в капельках пота. Телесный узор, образованный Дианой и им самим, не радовал Глеба. Слава Богу, Диана лежала отвернувшись, и то ли думала о чëм-то (скорее всего, ни о чëм), то ли успела заснуть. Иначе ему пришлось бы поддерживать тошнотворный разговор, обсуждая изгибы и извивы. Глеб, расслабленный, лежал на спине, курил и в мыслях говорил себе, что прекрасному лучше всего оставаться на некотором расстоянии от созерцателя.

– Прикури мне сигаретку, – пробормотала неподвижная Диана.

Не спится, чтоб ей пусто было. Глеб тяжело вздохнул, потянулся за пачкой. Тут ни с того, ни с сего залаял Джим: видно, прошëл за окном подгулявший полуночник.

– Молчать! – прикрикнул на него Глеб с неподдельным раздражением. Одно к одному – и тебе любовь-морковь, и тебе пес дурной заливается, когда не просят. Щëлкнул зажигалкой, с отвращением вдохнул болгарский дымок.

– Что-то не так? – Диана задала вопрос с напускным равнодушием. Она приподнялась на локте, приняла сигарету и взглянула на Глеба, слегка нахмурив брови.