Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник)

– Вы могли вкладывать в ваше детище сколь угодно большое количество идей, – продолжал гость, воодушевляясь. – Но вы, сами того не желая, создали нечто большее, нечто не бывшее до вас прежде… Я всегда с уважением относился к традиционным сатанинским обрядам – черным мессам, целованию козлиного зада и прочим вещам. Но это казалось как бы не моим… Форма не соответствовала моему внутреннему настрою. И вот я увидел вашу маску… – голос гостя задрожал. – Умоляю, профессор, отдайте ее мне! Тогда, в зале, я пережил, глядя на нее, чувство редкой гармонии. Имея ее в своем распоряжении, я мог бы вздохнуть свободно и полностью отдаться служению силам Тьмы. Мой идеал обрел единственно возможные для меня очертания… Видя вашу маску перед собой, я смогу беспрепятственно, в полном согласии с самим собой осуществлять наши ритуалы… Прошу вас, отдайте… я встану на колени…

– Боже вас упаси! – вскричал профессор, откидываясь в кресле. Кивком головы он указал на большой, красного дерева шкаф с застекленными дверцами, где хранились различные диковинки. Счастливый, что дешево отделался, профессор не пожалел бы и всего шкафа. – Она там, берите ее, она ваша! – И он негодующе принялся за яйцо.

Молодой человек вскочил. Сверкая глазами, он рванулся к шкафу, извлек свое сокровище и бережно водрузил его на журнальный столик.

– Так… – бормотал он. – Нет, вот так… Пусть взгляд падает под этим углом… Совершенство! Совершенство!

– Это так свойственно человеку, – с философским миролюбием заметил профессор. – Я имею в виду – осчастливить пустую идею материальной оболочкой.

– Конечно, – согласился молодой человек. – Это как новое платье… для короля, – он открыл свой чемоданчик и начал один за другим вынимать новенькие, сверкающие хирургические инструменты. Они были настолько острые, что один их блеск, казалось, опасен для роговицы не менее бритвы.

Профессор капнул желтком на слюнявчик. Глядя в его расширившиеся зрачки, гость произнес:

– Профессор, прошу вас, если вы мучаетесь мыслью, завопить вам сейчас или сделать это немного позже – не тяните, давайте сразу. Во-первых, дом ваш стоит на отшибе и ваших воплей никто не услышит, а во-вторых – лично мне они доставят большое удовольствие.

– Вам интересно мое мнение? Оно очевидно: апофеоз маразма.

Так высказался прозаик Глебовченко, давно причисленный к сонму литературных зубров. До зубра он не дотягивал сложением – скорее, вычитался из себя самого, взамен же рогов Глебовченко заточил себе отменные зубы. Впрочем, зубры словесности в ином не нуждаются.

– Да кто же спорит, – поморщился прозаик Ильин.

Глебовченко взвился:

– Ну так и что? Оно и будет продолжаться, любая глупость, которую придумает Правление?

– Да вы ее и придумали, – добродушно напомнил Финкельман.

– Ну так это же было в буфете, – прорычал Глебовченко. – Под очищенную! Вы, Финкельман, под нее тоже, небось, сплошные шедевры рожаете?

Грузный Финкельман усмехнулся. Все его шедевры остались в прошлом, и с некоторых пор он пил очищенную просто так.

Собрание накалилось. Новость заключалась в том, что некто – теперь, как неожиданно выяснилось, Михай Милаич Глебовченко – предложил устраивать творческие вечера для читателей, которым прочитанное не нравится.

Литератор Мухарев обрадовался настолько, что взревел:

– Да! И квоты! Квоты на каждого! Иной собирает по десять бенефисов за десять же дней! Дело надо исправить! И каждого, всех обязать единожды в году отчитаться…. Выступить перед теми, кому его писанина не по душе. А то понятное дело! нагонят друзей и попутчиков, жен и детей, декламируют и наслаждаются.

Про Глебовченко тогда забыли, а нынче вспомнили.

– Ваша идея, Михай Милаич?

Прозаик съежился в кресле. Зубы у него уже успели втянуться так высоко, что заломило в глазах.

– Ну, и пойдете у нас, как принято выражаться в судебной среде, паровозом. Одно выступление в год, с вас и начнем. Авторское чтение перед группой недоброжелателей.

– Но зачем?

– Да затем, – вмешалась секретарша, всем ведавшая и правившая, – что это пиар. Наш дом литературного творчества дышит на ладан. Вам показать отчетность?

Дородная поэтесса Ладонникова задышала:

– Я честно не понимаю, зачем приглашать тех, кому не нравится. Не нравится – не читай!

Секретарша погрозила ей пальцем:

– Нет! Вот им-то, может быть, и хочется приехать и выступить, а возможности нет! Они-то и нуждаются в трибуне!

Дело решилось. Литературному дому отчаянно недоставало связей с общественностью. Квоту ужесточили – по одному разгрому в сезон. Разрешили группу поддержки.

Мухарев крикнул:

– Не больше одного рыла на пятьдесят гостей!

– Да так и бывает…

– Это когда наоборот! Когда все рукоплещут, а вдруг приходит урод…

Обсудили рекламу. Финкельман пообещал телевидение.

Запретили помидоры и яйца.

Долго спорили, звать ли критиков. Постановили обтекаемо – уведомлять. Желающие найдутся. От участия домочадцев, естественно, отказались. И от присутствия прочих писателей и поэтов – тоже. Никто не хотел оказаться застигнутым в намечавшемся зале – потом же не подадут руки. Вот соболезновать на фуршет, которого никто не собирался отменять – это сколько угодно. Фуршет обсуждали особенно увлеченно, рассудив, что угощение соблазнит и дополнительно подстегнет недовольных читателей.

…Дальше началась угрюмая пьянка, на случай которой в прихожей специально висела доска объявлений с телефоном такси. Кеглем тот намного превосходил все остальные важные номера.

Ильин кривлялся:

– Ваш билетик первый, Михай Милаич! Книжечка-то уже сколько годиков как вышла?

Глебовченко остервенело затягивался в толстый шарф.

Ильин тасовал колоду карт – случалось баловаться после разборов, и даже, помимо бильярда, стояли столы.

– Выпала тебе, Михай Милаич, дальняя дорога…

– А я и прочту! – запальчиво огрызнулся Глебовченко. – Личные письма поклонников. Вот и выйдет очень славно.

– И поклонниц, – подхватил тот. – Главное – поклонниц. Тогда и жену приводи, черт с тобой…

…Литературное чтение состоялось через полтора месяца.

Время года не то поменялось, не то сохранилось, кто его разберет – на берегах-то Невы. Если что и стало теплее, то вещи. Накрапывал дождь, повсюду воцарилась гадость. По скверной погоде обошлись без афиши. Она и не понадобилась, народ прибывал хорошо. Публика рассаживалась в зале намного гуще, чем на обычных поэтических и прозаических чтениях.

Секретарша, хлопотавшая в банкетном зале, удивлялась:

– Неожиданный наплыв!

– Так это наши пустили слух, не понимаете? – Поэтесса Якина отложила разделочный нож. – Давились от хохота, обзванивали знакомых.