Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник)

– Вот оно, – прошептал он невнятно. – Ужель дождусь, увижу мой конец воочию…

Кряхтя, Иван поспешил за яйцом. Оно каким-то чудом не потерялось в воцарившемся хаосе; царевич осторожно положил его на стол, отступил в дальний угол и замер, не дыша. Мышка, рассерженно ворча что-то мышиное, вскочила на стол как бы между делом и так же между делом, походя, будто выполняла некую второстепенную, не главную для себя работу, сбила яйцо на пол. Яйцо, упав, развалилось на две аккуратные половины; в одной из них, как в колыбельке, покоилась сверкающая острая игла.

Тут все заплакали – и дед, и баба.

Правда, плакали по разным причинам. Кащей плакал от радости – его давнее желание готово было вот-вот исполниться. Иван-царевич плакал о безвозвратно ушедших, впустую растраченных молодых годах. А Василиса Премудрая плакала в силу своего заболевания, потому что других поводов к слезам у неё не осталось – она давно уж перестала понимать происходящее вокруг и невольными слезами отвечала на всякое внешнее и внутреннее событие.

Откуда не возьмись, возникла в горнице курочка Ряба.

– Ко-ко! – закудахтала она самодовольно. – Не плачь, дед, не плачь, баба! Я снесу вам яичко новое, не золотое, а простое!

Но Кащей с Иваном, не сговариваясь, прыгнули на неё и в мгновение ока свернули бедовую, глупую голову.

Трифонов поставил Бобронову шах и мат в четыре с половиной хода. Половина повисла, потому что собственно физическое действие осталось незаконченным. Трифонов замахнулся ладьей, а Бобронов уже все понял и остановил его руку на пике движения по убийственной дуге.

Шелестели липы, кружилась пыль.

– Красивые шахматы, – пожаловался Бобронов, вставая.

– Уголовники делали, – старенький Трифонов оскалился железным ртом. – Вот где умельцы! Урка. Левша! Сторговались мы славно. Он дорого не взял, а им цены нет…

Бобронов топтался, не решаясь окончательно уйти.

– Ну, ступай! – весело велел ему Трифонов.

– Давай, шагай! – подхватили остальные шахматисты и зрители в шляпах, всего человека четыре или пять. – Правило есть правило!

Бобронов и сам понимал, что правило. Местность, где он проживал, то есть малая родина, делилась в смысле досуга на два уровня. Аристократия сражалась в шахматы, а чернь забивала козла. Бобронов метил в авторитеты, он мечтал выиграть интеллектуальную игру. Но разместившиеся под унтерденлипами гроссмейстеры разделывали его даже не шутя, а в порядке рабочего полуденного перекура.

Шахматисты завели жестокое правило. Аристократа, проигравшегося трижды, ссылали, он изгонялся в домино. Это напоминало гражданскую казнь. А мастера уровня Бобронова, вообще не способные ни к каким развивающим играм, допускались в качестве придворных шутов.

– Я такой же человек, как и вы, – бормотал Бобронов, семеня по тропинке, усыпанной свежевыпавшей листвой. – Мне попросту не везет.

Среди лип попадались дубы, и он наступал на желуди.

На выходе из сквера уже открывался прекрасный вид на двор, где вокруг стола сидели малопрестижные доминошники. Они колотили лапами по столешнице, перемежая удары отрывистыми бессодержательными выкриками.

– Ха! Ха! – дикие звуки напоминали стрельбу петардами.

Любому было понятно, что азартные игры подобного рода не вознесут в облака, не принесут положения, не выпрямят позвоночник и не расправят плечи.

Под столом стояла позорная бутылка с вином, жалкий удел, жребий посредственности. Бобронов медленно приближался к ристалищу, где его хорошо знали, всегда приветствовали и по-своему любили.

– Садись, сосед! – крикнул ему огромный человек, одетый в вытянутую майку навыпуск. – Снова продулся? Стакан Бобронову!

Из дома напротив за игрой наблюдали двое. По пояс обнаженные, татуированные звездами и куполами, они сидели возле окна во втором этаже, раскидывали картишки. Длинный и тощий, с синими эполетами на плечах выбрасывал карты, не забывая поглядывать во двор.

Партнер остановил его:

– Хватит, себе.

– Девятнадцать, – раскрылся тощий.

Партнер, фигура покрепче и вида совсем свирепого, бросил карты на стол:

– Восемнадцать.

– Не прет тебе, Рыба, – меланхолично заметил тощий, закуривая папиросу.

Крепыш опрокинул в себя стакан.

– Ну, ставлю его, – пробурчал он вроде как недовольно, но и равнодушно.

Бобронов присел на лавку, для него нарочно подвинулись. Игроки выбивали из рассохшегося дерева душу.

– ГусенИчные пошли!… гусенИчные!…

Вскоре Бобронова приняли в круг, и он ощутил себя элементом сообщества – пусть не того, в которое рвался, но все-таки не лишним человеком. Он повеселел и начал думать, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в метрополии. Понижение в статусе сопровождалось повышением шансов.

Сосед Бобронова, разнорабочий из продуктового магазина, сидел уже крепко выпивший и вел запись.

Татуированный тощий тем временем высунулся в окно, присматриваясь к удаленному скверу, где жировала белая кость.

– Может, лучше оттуда?

– Не, – отозвался Рыба. – Я им шахматы продаю. Давай еще.

Тощий выдернул карту, Рыба принял, заглянул, задумался.

– Еще.

– Рыба! – донеслось со двора.

За столом оживились, сидящие задвигались, расположились под тупыми углами, чтобы лучше видеть, как Бобронов полезет под стол. Бобронов полез безропотно, встал под столом на четвереньки, заискивающе выглянул – готов.

– Козел! – удовлетворенно воскликнул огромный толстяк в майке.

Игроки застучали по столешнице в веселом ожесточении.

– Меее!… Меее!… Меее!… – закричал Бобронов из-под стола.

– Двадцать одно, – сказал тощий.

– Вот сука, – выругался Рыба и вышвырнул две десятки. – Не нравится мне что-то, как ты катаешь… Ну, ладно. Так которого завалить, козла?

– Меее!… – голосил Бобронов, незаметно увлекшийся и вошедший во вкус.

– Как договаривались, – отозвался катала. – Козлы на то и козлы, чтобы их мочить.

– И как валить? Тупо или сделать ему цыганочку с выходом?

Бобронов блеял, развлекая окрестности.

Тощий закатил глаза.

– Давай цыганочку. Зарядим ему по полной. Чтобы понимал, падла, что и к чему. И нам веселее будет.

Когда пельмени всплыли, на них проступили письмена.

Имя-Отчество пошуровал ложкой, поймал, присмотрелся. Чернильные строчки казались сплошными, так как буквы при кипячении почти слились. Имя-Отчество решил, что виновата упаковка: наверное, отпечатались технические характеристики. Состав, инструкция, противопоказания, пользовательское соглашение.

Хотя в глубине души Имя-Отчество понимал, что столкнулся с чем-то иным. Начертания проступили из глубины, выразив суть. Но думать на упаковку было спокойнее. Он не стал доставать ее из мусорного ведра, чтобы проверить. Имя-Отчество осторожно съел пельмени, в любую секунду готовый услышать живое попискивание. Съешь книгу, шептал ему невидимый ангел. В устах будет сладко, а в животе станет горько. Так и случилось, уже через полчаса. Имя-Отчество засел на толчке, и вскоре из-за двери понеслись вопросительные звуки.