Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник)

Бывает порой в человеке нечто безумное, нечто исключительное, которое Бог знает, зачем взялось. Так, например, вполне дебильная персона множит в уме миллионы на миллиарды. Или просыпается страсть к собирательству чего-то совершенно ненужного – при очевидной заурядности всех прочих качеств и устремлений. Далеко искать не надо – у самого Ульяна Самсоновича был в давних приятелях человек, с ума сходивший по всему, что касалось железных дорог. Сам он, разумеется, в жизни не имел к ним отношения, но это не мешало ему увешать паровозными чертежами все стены в доме, набить шкафы моделями и макетами, собрать уникальную библиотеку по железнодорожному делу. Только что поделать – бодливой корове Бог рогов не дает, и страстному коллекционеру за долгие годы честно прожитой жизни не выпало прокатиться дальше ближайшего пригорода.

А Ульян Самсонович испытывал нездоровый интерес к телевидению. Не к технической, в отличие от приятеля, стороне вопроса, и не к истории, был он классическим и идеальным потребителем телевещания. Он слушал все, что оно телевещало, и предавался этому занятию с первых лет появления бытовых телеприемников. Щелчков, взрастивший предприимчивое, деловое потомство, сам, когда был полон еще сил и здоровья, никогда не имел достаточно денег. В пятидесятые годы, как только он разжился, продав последнее, телевизором, который мало у кого водился, ему сперва не не верили и специально приходили посмотреть, так ли это.

Этот аппарат прослужил Щелчкову верой и правдой без малого сорок лет.

В девяносто четвертом году семья, наконец, обратила внимание, что с позиций евростандарта ископаемый предмет выглядит убого. Дед становился несносен, требуя тишины, чтобы расслышать умирающее бормотание долгожителя. И потому купили «Sony», тем самым разрешив сразу две проблемы: и патриарх успокоился, и гармония получилась.

Ульян Самсонович на удивление быстро разобрался с пультом дистанционного управления, и начался кошмар. Вставал старик рано, наполнял стакан в подстаканнике сладкой бурдой и принимался впитывать информацию. До прочих домашних забот ему не было ровным счетом никакого дела. Поначалу со Щелчковым воевали: убавляли звук, сгоняли с дивана, всячески урезонивали и предлагали заняться чем-нибудь другим. Но ни одна альтернатива не казалась Ульяну Самсоновичу достойной. В конце концов незамужняя дочка, владевшая монополией на стервозность, без долгих прений установила строгий лимит на просмотр. И телевизор стали просто выключать. Даже здесь Щелчков не смог изменить себе и закатить скандал, но не сумел и смириться: начал ныть и ворчать по поводу и без повода, что в итоге показалось гораздо несноснее телевещания. После двух недель изнурительной, вялой войны семья сдалась, и ворчание тут же прекратилось. Ульян Самсонович занял свое место на диване, в углу, то с первым, то со вторым персом на коленях, а домочадцы со временем перестали обращать внимание на звуковой фон, и даже привыкли к нему постепенно.

Щелчков не уступал ни толики отвоеванных прав: выбор программ бесповоротно оставался за ним, и в редких случаях, когда кому-то из домашних приходило в голову что-то посмотреть, полагалось испрашивать особого разрешения. Его писали на бумажке. Ульян Самсонович не делал исключения ни для Гоши-подростка, ценившего бокс, ни для трехлетнего Артура, полюбившего мультики. Бизнесменистый сын махнул на ящик рукой со дня покупки; невестка ежедневно, к полудню ближе, выклянчивала сериал, а строптивая дочь ни о чем не просила из принципа и старалась вообще не появляться в комнате, где круглосуточный полумрак содержал в себе неподвижного папу.

В общем, все кончилось миром, и в последние годы жизни Ульян Самсонович провел в комфорте, не замечая бега времени и не особенно следя за здоровьем. Последнее отомстило: и без того не богатырское, оно оказалось вдобавок подорвано непрерывным излучением; Щелчков серьезно захворал, но от больницы отказался наотрез, справедливо подозревая, что с телевизором там обстоит не лучшим образом. Лежал на диване средь персов, следил за «Новостями», машинально принимал заморские лекарства и умер незаметно, купаясь в теплом свете кинескопа.

Справедливости ради не будем преувеличивать и рассказывать сказки, будто страсть Ульяна Самсоновича зашла столь далеко, что он даже не заметил перехода из одного мира в следующий. Умирание – штука серьезная, запоминающаяся, случается не каждый день, и он, конечно, отвлекся. Все протекало в согласии с извечным порядком: закружилось, поболело, потемнело, вспомнилось прошлое; дальше – длинный туннель с ослепительным светом в конце. Из этой трубы перепуганный, потрясенный Щелчков вылетел в густой, беспросветный – если не читать тайного лучезарного источника – туман. Источник же сместился вправо и доброжелательно сообщил Ульяну Самсоновичу не оскорбляться словами. Но все равно породил положительную, не подкрепленную словами, однако юмористическую эмоцию. Но тот нисколько не утешился, проникаясь страшной догадкой, что оказался грубо выдернут из нагретой диванной вмятины и рискует, чего доброго, вовсе туда не вернуться. Ему поспешили сказать, что дела его не настолько безнадежны: знакомые очертания стульев, стола, комода и, конечно, электронного любимца начали проступать сквозь унылую мглу. Щелчков облегченно вздохнул и, не отдавая себе отчета в собственных действиях, устремился к насиженному месту. Но место было занято – опять-таки Щелчковым, который лежал, закрыв глаза и держа на груди обмякшую холодеющую ладонь. Покойник не властен помешать призраку сесть, но Ульян Самсонович по понятным причинам поднялся.

И он принялся бродить по комнате, берясь то за одно, то за другое, но всякий раз, как он хотел взять в руку чашку или пепельницу, те не отзывались на его прикосновения и с мест не двигались. За окном начинало светать (смерть наступила за полночь), и Щелчков со страхом ждал, что скоро встанет его семья и будет, конечно, несмотря на прошлую свою черствость, горевать и печалиться. Он все готов был отдать за возможность подать им хоть какой-нибудь знак, объяснить, что положение его, быть может, не так уж плохо – но у Щелчкова больше не было ничего, что он мог бы отдать. Крое того, он не знал, кому отдать, но в этом вопросе скоро наступила некоторая ясность.

Ульян Самсонович заметил, что вместе с ним по комнате уже какое-то время ходит незнакомый человек с прекрасным лицом и умным взглядом. Тот, едва увидел, что открыт, остановился и приветливо улыбнулся. Он протянул руку, коснулся плеча Ульяна Самсоновича (тут Щелчков обнаружил, что одет он так же, как и в жизни: мышиную фланель и галстук), и вот это его прикосновение в умершем отозвалось, но не так, как это обычно бывает при осязании. Наверное, тут всем заправляла какая-нибудь энергия. Человек изогнул бровь, сочувственно пожал плечами и сделал жест в сторону двери, ведшей в коридор. Ульян Семенович понял, что ему предлагают удалиться из комнаты, а то и из квартиры, и решительно отказался.