Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник)

«Это высокая похвала», – признал мозг, размягчаясь от удовольствия. Он хлынул в прорехи, образовавшиеся в твердом нeбе, и заполнил рот безвкусным тестом.

Человек пожевал и плюнул в клубящийся пар протяженным плевком. Ломкими ногтями колупнул запекшиеся корочки губ, ощущая в то же время, как тают, не видя себе выхода, кости из числа надежно скрытых. Он сделался вполне гуттаперчевым, но шел все равно, не видя и не слыша. Мгла облекала его в пленку, которая могла бы сойти за защитную, если бы нашлось, от кого защищаться.

«Шишел – вышел вон», – думал путник, удивляясь отсутствию мозга.

Ветер начал сдувать с его вялых пальцев лепестки ногтей; стрелы волос, прямые и неподвижные в полете, срывались с черепа и мчались к точке исхода седою тучей. Плавились завитки ушных раковин, утюжились папиллярные письмена.

Кишечник, выскользнув, тянулся, словно послед. «Не родил ли я кого?» – подумал человек, не видя и не зная. Нет, такого за ним не водилось. Странно – он многое помнил, слишком многое, с избытком мелких крошащихся деталей. Он помнил даже собственное имя.

Человек скинул с плеч широкое, теплое пальто, надетое прямо на кожу, ощупал себя в поисках иной одежды, но больше не обнаружил ничего – одно пальто, не считая выброшенной шляпы.

«Осталась кожа», – прозвучало внутри человека, и он не сумел разобрать, откуда.

«Я сейчас сниму, – послушно ответил путник и принялся усердно тереть ладонями щеки. Кожа скатывалась в продолговатые катыши, будто подмоченная бумага. – Это ты со мной говоришь?»

«Ты», – согласилось внутри.

«То есть я», – уточнил идущий.

«То есть я».

«То, что нужно, – впервые в голосе человека послышалась радость, хотя беседовал он, не размыкая рта. – Похоже, что приспело время познакомиться».

«Конечно,» – услышал он и стал тереть еще яростнее. Внезапно пальцы на дюйм провалились и тут же ухватили мягкие бумажные края недорушенной оболочки. Поспешно, словно торопясь совокупиться, а женщина уже устала ждать, он высвободился из кожаного комбинезона. Вытряхиваясь, человек смешно подпрыгивал на сосисочной ноге. Оставшись нагим, провел рукой по телу и, явно разочарованный, воскликнул: «Это снова я!»

«Разумеется. Нужно брать глубже», – донеслось до человека, и тот, не сходя с места, вторично впился пальцами в лицо. Он постарался захватить горсть побогаче и, раздевшись в очередной раз, открыл, что ничуть не изменился – разве только умалился в размерах. Он мог оценить эту метаморфозу меньшими временем и расстоянием, что требовались ему, захоти он, скажем, дотянуться до стоп.

«Я снова тот же, как матрешка», – молвил он тревожно.

«Скорее, как луковица, – откликнулся ты. – Не стоит спешить, ты никуда не опоздаешь».

Человек промолчал, раздеваясь вновь и вновь.

Ветер бушевал, забирая отслужившие свое лохмотья.

«Я куколка, личинка, – лихорадочно рассуждал человек, делаясь все меньше и меньше. – Я линяю – вот какая штука. И выйду, глядишь, ослепительным махаоном. Ах, как мне не терпится быть махаоном, пусть даже проживу я не дольше суток. Сколько живут махаоны? Не помню. Точнее, не знал никогда».

Настал момент, когда его туловище с ногами и руками вместе сточилось до того, что человек свободно брал в замок пальцы стоп и кистей, не сгибая хребта – которого, впрочем, давно лишился, но все еще оставался тем я, что отвечал ему, отзываясь на ты. А потом тональность ответов сменилась, в голосе зазвучало ехидное и зловещее торжество; он обнаружил, что больше не в состоянии шевельнуть ни единым членом и превратился в крохотный кубик, почти точку – зеленого цвета. В последнем Я, не зная почему, был полностью убежден.

«Это я?» – спросил Я, предчувствуя недоброе.

«Я, – ответил Ты. – Сейчас ты узнаешь свое сокровенное имя. Имя тебе – zip.»

Точечный кубик молчал, ничем не отзываясь на это сообщение.

Туман густел, ветер гнал тучи со всех четырех и более направлений, собирая вокруг изумрудной крохи смерч.

«Ну, распакуем, почитаем», – голос громыхнул, выжигая ватное безмолвие дотла.

…Человек орет, пробиваясь из ничто. Возникая там же, откуда взялся, он орет опять.

Зеленый zip подобрался, готовый взвыть благим матом при первом касании Слова.

Мое увлечение психиатрией совпало по времени с работой в пригородной больнице. Как и пару десятков моих новых сослуживцев, меня доставлял туда по утрам больничный автобус. После работы он забирал нас домой, а все остальное время развозил бывших больных и будущих покойников. Мы звали его «жмуровозкой» – с обязательным уменьшительным суффиксом, потому что на матерый жмуровоз он не тянул. Его основная, ориентированная на кладбище, деятельность порой накрывала кого-то из сотрудников, и он работал, так сказать, по совместительству. Другими словами, он, памятуя о главном своем предназначении, привозил докторов и сестер в больницу, загружал их, словно шары в лотерейный барабан, и те крутились себе в нескончаемой суете, покуда кто-то один не выкатывался, и прочие молча сопровождали его в последнем путешествии.

Автобус и сам имел немало общего с топорно справленным гробом. Во всяком случае, разъезды были ему явно противопоказаны. Весь в дырах и щелях, дрожащий и дребезжащий, он должен был по праву коротать век в неподвижности, лучше всего – глубоко под землей, в слепом и тленном червячьем мире. Но по чьему-то недосмотру он продолжал кататься, нагоняя тоску на прохожих и пассажиров. Как ни удивительно, он почти никогда не ломался и не опаздывал – вероятно, его ангел-хранитель был плохо скроен, да крепко сшит.

Меня не оставляло впечатление, что этот ангел-хранитель обитал в непосредственном с нами соседстве. Скажу больше: подозрения падали на одного из моих коллег, чьим обществом мы ежедневно наслаждались. То был настоящий автобусный домовой.

С первой же поездки мое внимание сосредоточилось на этом субъекте. Плюгавый, в облезлой шапке, неглаженых брюках и с потертым бесформенным портфелем в руке, он отличался редкой молчаливостью, стоял в ожидании автобуса отдаленно от прочих и что-то без конца бормотал – совершенно беззвучно. Очки с толстыми линзами многократно усиливали бесцветное безумие его вытаращенных глаз. Он не был из тех, кого сразу заметишь, и я, конечно, скользнул бы по нему безразличным взглядом, не принимая в расчет и бессознательно помещая в обширную категорию насекомоподобных. Но он, продолжая глядеть прямо перед собой, отколол номер: внезапно сорвавшись с места, пробежал, вскидывая колени, несколько шагов и снова застыл. Его губы продолжали шевелиться, лишь на короткий миг растянувшись в бледной мечтательной улыбке. Я заключил, что встретился с чем-то обыденным, приевшимся, поскольку ровным счетом никто не обратил внимания на его выходку.