Алексей Лухминский - Мой Ванька. Том второй

Она уходит и возвращается с батюшкой.

– Здравствуйте, Александр Николаевич, – он протягивает мне руку.

– Здравствуйте! Вот, попрощаться пришёл… – говорю я, отвечая на рукопожатие.

– Ну пойдёмте, – приглашает он меня.

В знакомой мне комнате садимся около знакомого стола.

– Отец Михаил, я хотел вас поблагодарить за беседу с Геннадием. Помните, который к вам сюда приходил? Он мне тут всё рассказал.

– Это была не беседа, Александр Николаевич, а исповедь, – строго поправляет меня батюшка.

– Я это понимаю и на её тайну вовсе не покушаюсь, – оправдываюсь я. – Геннадий мне рассказал всё сам. Можно сказать, поделился…

– В любом случае, Александр Николаевич, то, о чём мы с вашим товарищем говорили, останется строго между нами. Со своей же стороны, я тоже хочу поблагодарить вас за христианское прощение его греха. Господь наш не оставит этого без внимания, поверьте.

– На всё Его воля… – неожиданно для себя бормочу я.

– А вообще, по большому счету, вы ведь тоже исповедовали вашего товарища, и я отдаю должное вашему умению помогать людям и даже наставлять их на путь истинный. Однако простите, Александр Николаевич, но меня немного беспокоит то, что, в отличие от церкви, вы пытаетесь принимать решения за других людей, полагая, что лучше них самих знаете, как им надлежит поступить.

Во взгляде отца Михаила я вижу искреннее беспокойство. Вот ведь… И он тоже говорит мне о том же. Как тогда Ванька обо мне сказал? Повелитель! Не судьбы… вот такой белый и пушистый… повелитель. Ни прибавить, ни убавить.

– В случае с Геннадием это было оправдано, – пытаюсь я возразить. – Да и не давил я на него вовсе! Просто предложил приехать сюда.

– С вашим своеобразным талантом вам иногда может быть достаточным предложить, и человек пойдёт за вами, как бычок на верёвочке, – грустно произносит отец Михаил. – Всё зависит от психологического состояния конкретного человека. Вы же должны знать это лучше меня!

В общем – бархатный повелитель! Молчу и смотрю в его ясные глаза, пытаясь найти там своё спасение. Общаясь с отцом Михаилом, я постиг истинное значение понятия «духовник». Да… Это мой духовник…

– Я отношусь к вам, Александр Николаевич, с большим уважением и большой симпатией. Это помимо того, что, предупреждая вас о совершённых или совершаемых неверных шагах, я выполняю свой пасторский долг.

– Я понимаю вас, отец Михаил… Не вы один заметили во мне такие устремления… Мой братишка говорил мне про это, Кирилл Сергеевич тоже… Не знаю… Порой всё как-то выходит само собой.

– Вот это как раз то, что называется гордыней, а гордыня – один из главных людских грехов. Подумайте об этом на досуге, Александр Николаевич…

– Спасибо, отец Михаил. Я об этом уже думал и буду думать ещё. Я знаю, что вы правы, и отдаю себе отчёт в том, что со мной происходит. Но порой у меня складывается впечатление, что какая-то сила заставляет меня поступать так, как я поступаю, несмотря на мои благие мысли. Может, это дьявол?

Последнее я говорю с лёгкой усмешкой.

– Знаете… Я сейчас скажу то, чего, может, не должен бы говорить человек, находящийся в статусе священника, – задумчиво произносит отец Михаил. – Вы никогда не думали, что понятие «дьявол попутал» люди выдумали для собственного оправдания? Сравнивая свои поступки с благими примерами, человек сам себя воспитывает, стараясь не допускать недостойного поведения. Это – труд! И труд достаточно утомительный, требующий постоянного внимания к собственным деяниям. Согласитесь, ведь гораздо проще всё свалить на кого-то, на дьявола например, снимая с себя ответственность за содеянное. А сейчас всё-таки не средние века с их примитивными представлениями о вере в виде белого и чёрного, рая или ада.

Вот это да-а… Что угодно мог я ожидать от отца Михаила, но такого…

– С вами трудно не согласиться… – бормочу я. – Но я подумаю… Обязательно подумаю.

Какое-то время молчим.

– Да! Отец Михаил, я ещё хотел вам рассказать о моём пациенте, к которому вы меня тогда направили. Помните?

– Конечно, помню. Тогда мы с вами и познакомились, Александр Николаевич! Так вы что, встретились с ним?

В этих словах я ощущаю некоторое напряжение.

– Да. Он сейчас в больнице с вывихом ноги лежит. В общем, он оказался осуждённым безвинно. С его делом разобрались и, несмотря на побег, отпустили.

– Вот видите! Это к нашему разговору о рукопожатии. Помните?

– Помню, – я улыбаюсь и продолжаю: – И в контексте нашего разговора: хочу его забрать с собой в Питер, в его родной город, и устроить в нашу больницу на работу.

Отец Михаил мягко усмехается и встаёт.

– Благословляю вас на дела ваши праведные, Александр Николаевич. И ещё благословляю на мысли правильные.

Тоже встаю, и он меня троекратно крестит.

– Во имя Отца… и Сына… и Святаго Духа… Буду молить за вас Господа нашего. Счастливого вам пути, Александр Николаевич. Будем ждать вас здесь снова.

– До свидания, отец Михаил. Я обязательно приеду. Может быть, даже скорее, чем думаю. И обязательно к вам опять приду. Поверьте, беседы с вами уже стали для меня жизненной потребностью.

Андрей привёз Вована ко мне. Готовлю ему ванну. Хорошо, что горячая вода сегодня есть!

– Так, Вова! Давай! Ванна готова. Гипс мы с тобой снимем. Думаю, после моей терапии обойдёшься плотной повязкой, – объясняю я, возясь с его ногой.

– Как скажешь… Тебе виднее.

– Ну всё! Вперёд! Отмывайся. А я сбегаю, озадачу, чтоб тебе шмотки купили.

– Ещё чего! – настораживается он.

– Мы тебя переоденем. Ясно? Я же говорил тебе! – повторяю я тоном, не допускающим возражений. – И бороду свою удаляй! Бритва – вон, на полочке. Всё остальное тоже там. Ну я побежал!

…Затаскиваю в квартиру два мешка со шмотками. Вован, распаренный и уже побритый, сидит на кухне.

– Ну вот! Красавец! – поддеваю я. – Действительно – совсем другое дело!

– Ох, Сашка… Балдею, – признаётся он. – Сколько лет у меня такого не было. Ещё бы рюмку после ванны…

– Так возьми в холодильнике!

– А ты?

– Мне ещё тебе перевязку надо сделать. Потом сбегать в больницу, и только потом я смогу себе позволить. А ты, пока я бегаю, давай, примерь шмотки. Ботинки – потом, когда я приду. Понял?

– Угу…

– Ну я опять побежал!

Ну вот… Вроде на сегодня всё… Приём я закончил – мой последний в этот приезд приём. Порядок в кабинете навёл. С Николаем Фёдоровичем прощаться буду завтра. К Тане прощаться пойду тоже завтра. И к Дмитрию Ивановичу – тоже завтра.

Оглядываю пустой кабинет. Чёрт возьми! Снова у меня какое-то щемящее чувство внутри. Словно какая-то утрата происходит… Странно, когда я уезжаю из Питера, то у меня такого нет… Может, это здесь потому, что тут севера, которые затягивают?..