Алексей Ефимов - C-dur

С этим чувством он подошел к главному корпусу НИНХа на улице Каменской.

Поднявшись на второй этаж и миновав младшекурсников, толпившихся у подоконников с конспектами наперевес (впрочем, были также пудреницы, зажигалки и глянцевые журналы), он увидел своих и понял, что в первую партию не попасть: здесь было полгруппы, человек десять-двенадцать, и все хотели быть первыми. Что ж, не судьба в этот раз.

Атмосфера в целом была спокойной, но напряжение чувствовалось. Двое читали конспекты, а остальные слонялись без дела или общались на темы, не связанные с экзаменом.

Вика и Лена болтали.

Они чувствовали себя уверенно, могли в крайнем случае рассчитывать на снисходительность препода (в число автоматчиков не попали, но были на хорошем счету), и сейчас все их внимание было сосредоточено на ожерелье из искусственных камешков на шее у Лены. Лена купила его вчера. Камни чередовались с бежевыми «штучками» (так назвала их Вика, не сумев найти подходящее слово), похожими на кораллы, и было очень красиво. Оригинально.

Они поздоровались.

– Что такой хмурый? – Вика с улыбкой смотрела на Сашу. —

Он в это время думал о том, стоит ли рассказывать о страшных событиях. Решил, что пока не стоит.

Чудов думал иначе. Ему не терпелось шокировать одногруппников.

Переступив с ноги на ногу, он сообщил:

– Ночью Женька Никитин погиб.

Рядом все стихло, и он оказался в центре внимания.

– Прыгнул с балкона, – сказал он, опережая вопросы.

Лена смотрела на Чудова распахнутыми глазами, а Саша смотрел на нее.

Дрогнули длинные накрашенные ресницы, и Лена прикрыла ладошкой рот:

– Мамочки…

– Ни фига себе… – тихо сказал кто-то.

У Саши чесались руки: дать бы Чудову в репу. Тот упивается славой, пусть и делает вид, как ему тяжело все это рассказывать. Можно не сомневаться – он опишет все в красках, в деталях, добавив что-нибудь от себя. Он мастер рассказа. Он любит внимание, особенно женское.

Саша отошел подальше от Чудова.

– Зачем он…? – послышался женский голос. Галя Жаткина. Ее голос узнаешь из тысячи. Он необычный. Какой-то скрипучий, с песчинками в связках, но неприятным его не назвать. Галя – чемпионка по умению одеваться безвкусно. Сегодня ее темно-синяя кофта с черными горизонтальными полосами не дружит с длинной коричневой юбкой до пят. Ну и ладно. Галя милая добрая девушка, а отсутствие вкуса – не смертный грех, не порок. Есть люди с отменным вкусом и гнилостным нутром. Люди-маски. Люди-видимости. Ткнешь в них пальцем, в их тонкую глянцевую оболочку – и сразу все ясно. Кстати, Галя не пользуется косметикой. Порой кажется, что она борется с тем, что дала ей природа. У нее правильные черты лица, приятная улыбка, солнечный взгляд, а для баланса – нелепые гардеробы, отсутствие макияжа, вечный конский хвост и, конечно же, фирменный голос, над которым, пожалуй, можно было бы поработать, чтобы сделать его благозвучней. Кажется, ее не заботит, как она выглядит. И если странности гардероба могут быть связаны с тем, что ее родители-пенсионеры тянут троих детей, из которых она самая старшая, то как объяснить остальное?

Приблизившись к Чудову, Жаткина заглянула ему в лицо глубокими тревожными глазами.

– Думаю, он из-за Спицыной, – твердо сказал Чудов.

Саша заметил, как тот покраснел. Непросто дались ему эти слова. Его собственный опыт с Таней был не лучше опыта Жени.

– Может быть, он случайно? – предположила Галя. – Он не был пьян?

– Как можно случайно упасть с балкона? Нет, – Чудов уверенно покачал головой и двинул темными густыми бровями, – он не случайно.

– Из-за Таньки он, точно, – Вика включилась в дискуссию. – Отшила божьего одуванчика.

«Божьего одуванчика», – отозвалось эхом у Саши. – «Божьего одуванчика…».

Тут же возникла картинка: пушистая круглая шапочка на длинном тонком стебле раскачивается от ветра, колышутся маленькие белые волоски, и вот они отрываются, один за другим, их подхватывает ветер, и летят они туда, где еще никогда не были, летят, удивляясь, как же на самом деле огромен мир и как мал тот клочок земли, где прошла их короткая жизнь. Не видно конца и краю этому миру, хочется лететь дальше – туда, за горизонт, навстречу круглому диску солнца – но вместо этого они падают вниз, на землю, на пыльный серый асфальт, и гибнут под чьей-то грязной подошвой.

Чудов собрал аншлаг. Все внимательно слушали. Никто не читал конспекты. Рассказав всю историю от начала (визит опера) и до конца (пятна крови возле общаги), Чудов сошел с авансцены. Он не стал развивать тему несчастной любви. Пусть этим займутся другие, с азартом и вожделением. Ни у кого нет сомнений в том, почему Женя свел счеты с жизнью. Даже те, кто не жил в общаге, знали подробности.

Все началось месяца три назад, внезапно, без всякой прелюдии. Женя признался Тане в любви. Три с лишним года жили рядом, не общались ни разу, лишь здоровались в коридоре, и вдруг – как гром среди ясного неба. Чтобы это понять, надо было знать Женю. Он был интровертом в квадрате. Он проводил время с книжками, а не с людьми. Он не принял участия ни в одной пьянке и вообще не пил ничего крепче кваса. Он слушал классику и Боба Марли. Он был спящим вулканом. Как долго он вынашивал в себе чувство, прежде чем магма вырвалась на поверхность? Год? Два? Три?

Роман Достоевского, не иначе.

Поздоровавшись с Таней, он взял ее за руку, остановил и сказал, что любит ее. Она решила, что он сумасшедший, и не знала, как реагировать. Сказав что-то в ответ, она хотела уйти, но он не выпустил ее руку. И не сказал больше ни слова. Высвободившись, она быстро пошла прочь. Вскоре об этой встрече знало пол-института. Сенсация разлетелась со скоростью звука. Подружки хихикали. Таня, ты ему не отказывай, он парень умный, вдруг в Америку пригласят, и ты туда с ним? А то что он тихий, с разными странностями – так даже к лучшему: будет дома сидеть, под каблуком, и верность тебе хранить.

Глумились, в общем, на славу.

А Женя?

Вернувшись к книгам и Бобу Марли, он еще больше замкнулся в себе. Он не здоровался с Таней, а она – с ним. Он знал, что все знают. Он видел иронию в каждом взгляде. Когда пришла сессия, он завалил один за другим два экзамена. Над ним нависла угроза исключения из института. Очевидцы рассказывали, что на первом экзамене он взял билет, посидел за партой с минуту, глядя в пространство, а потом молча вышел из класса и не вернулся. Доцент на всякий случай выглянул в коридор. Увидев, что Жени там нет, он покачал головой, вернулся в аудиторию и поставил в зачетку «неуд».

На втором экзамене Женя взял билет, пошел отвечать на вопросы, но не смог и двух слов связать. Если бы препод по банковскому делу был человеком, он, возможно, и вытянул бы его на троечку с минусом, но, будучи редкостной сукой, он и пальцем не шевельнул. Самодовольный наглый пройдоха со сломанным носом, он был жаден до денег, а эмпатией не отличался. Он брал взятки, а однажды дошел до того, что продал другу-банкиру, вдруг возжелавшему стать кэном, незаконченную диссертацию своей аспирантки, охладевшей к аспирантуре. Он терпеть не мог Женю. Это было взаимно. Как-то раз Женя сказал, что банкиры – скучные черствые люди и он никогда не станет банкиром.