Елена Ронина - Такой долгий и откровенный день (сборник)

– Пугать? Пугать меня вздумали? Каталажкой? Порву! Никого в живых не оставлю. Вон! Вон!

– Леша, – не выдерживала Люба, – это что ж такое делается, в собственном доме меня обзывают, а ты даже не пытаешься меня защитить.

Леша хохотал и, как мог, успокаивал Любу:

– Любань, ну ты же взрослый человек. Он же просто рефлекторно повторяет то, что когда-то запомнил. Он не знает ни кто я, ни кто ты. Ему все равно, он просто копирует, воспроизводит.

– Воспроизводит. Что ж он меня братаном не зовет?

– Совпадение! – уверенно отвечал Леша.

Совпадение? Люба начинала уже бояться птицу.

Особенно после того, как Кеша, склонив голову набок, тихо произнес, глядя куда-то в сторону:

– Дело мне шьешь? Халявы лишить хочешь? Устрою тебе вольную жизнь рядом с парашей.

– О господи, того не легче!

В ближайшую же субботу Люба отправилась на поиски дворничихи.

По описаниям Кеши, это должна была быть женщина немолодая, прихрамывающая и часто с фингалом под глазом. Подходящий (по уверениям бабушек на скамейках) экземпляр нашелся в третьем дворе. Люба с трудом достучалась в квартиру в полуподвальном этаже. Дверь ей наконец отворила немолодая женщина с седыми спутанными волосами и, действительно, с фингалом под глазом.

– Чегой-то? Надо тебе от меня чего? Какая птица?

Люба сбивчиво пыталась объяснить про залетевшего Кешу, который беспрестанно ругается и постоянно призывает Глебовых с ним выпить.

– А, так ты про этого дурака безмозглого? Давно нужно было ему башку отвинтить и суп из него сварить. Да разве из него что путное сготовишь? Даже с голодухи жрать не станешь.

– Слава богу, значит, вы его знаете.

– Я бы сказала, имею несчастье, – пафосно произнесла дворничиха. – А чего в гости и с пустыми руками? Ты давай, может, сбегай в ларек, мы с тобой и обсудим все.

– Это как? – Люба опешила.

– А вот так! А запросто, так, нечего людям мозги канифолить. Выходной у меня, – и дворничиха ловко захлопнула дверь перед самым Любиным носом.

Люба покупала водку в ларьке первый раз в своей жизни. Ей казалось, что вся очередь смотрит только на нее. Как назло, бутылка не влезала в сумку, кошелек не хотел закрываться, руки тряслись.

Это же надо, из-за какого-то попугая! Тем не менее молодая женщина взяла себя в руки, сообразила купить еще батон бородинского хлеба и двести граммов любительской колбасы.

– Вам порезать или кусочком? – печально спросила продавщица. Вопрос Люба тоже расценила как догадку противной тетки о готовящемся закусоне. «И почему люди такие любопытные? Ну, купила я бутылку, и что? Разные же ситуации в жизни случаются. Всем подряд не будешь же рассказывать про попугая. Сочтут за ненормальную, пожалуй».

Дворничиха ждала гостью. На столе уже красовалась достаточно чистая скатерть, две рюмки, правда, разнокалиберные, но вполне даже чистенькие. На потрескавшемся блюдце с отбитым краем лежали горкой соленые огурчики, в глубокой тарелке достаточно аппетитно смотрелась квашеная капуста.

– Сама солю, коли не брезгуешь.

Люба поняла, что просто отдать бутылку и тут же все выспросить не удастся. Дворничихе важен был процесс. Налить, выпить, закусить, а потом уж и поговорить. Причем сначала про себя, потом про мерзавцев-соседей, потом, понятное дело, про ЖЭК, какие там обормоты и дармоеды работают. Вот она песком дороги не посыплет, и пусть они себе ноги переломают. Узнают, кто такая Семеновна.

Семеновна жила небогато, но чисто. Старая раскладушка была застелена тонким, почти солдатским одеялом, но наволочка на подушке была белая, а сверху еще и прикрыта накидкой, связанной крючком. Обшарпанный шифоньер, два продавленных стула, цвет обивки которых было уже сложно определить, и стол. Вот и вся обстановка. Если бы переклеить обои, то вполне можно было бы жить. Семеновна тем не менее пыталась создать уют. Особенно грязные места на стене она заклеила картинками из «Огонька». В основном на стенах красовались репродукции известных картин, но все больше какие-то трагические: «Иван Грозный убивает своего сына», «Тройка», «Утро стрелецкой казни». И почему не вырезать и не развесить, например, пейзажи, удивилась Люба. К чему эти страсти?

Люба постоянно боялась, что дворничиха вырубится раньше, чем расскажет про Ваську-прохвоста, владельца Кеши.

Как только Люба заводила песню: «Так что с хозяином?» – дворничиха мгновенно отзывалась:

– От ведь прохвост! И ведь не он один. Вот ты только послушай! В седьмой квартире тоже фрукт не лучше живет. У него тоже кошарь вечно бесхозный по двору шлендрает. Да ты, подруга, гляжу, не пьешь?! Это не дело!

В итоге дворничиха выдала информацию.

Фамилия Васьки Федотов, живет он в этом самом доме, в квартире за номером четырнадцать, но в данное время обитает в больнице, забрали с воспалением легких. Чего там с ним сейчас и каково состояние больного, дворничиха сказать не может, потому не интересовалась. А попугая она сама и выпустила, а то орет как резаный. Она и не сомневалась, что активная птица обязательно найдет себе новых хозяев.

– Так несогласные мы, – заплетающимся языком сопротивлялась Люба. – Матерится же он, – и, набрав побольше воздуха, произнесла сложное: – трехэтажно!

– Он так свое отношение к жизни выражает. И что?!

– Так ребенок у нас, девочка.

– И хорошо. Пусть к жизни привыкает. А то, небось, растите ее в оазисе. – Перед сложным словом дворничиха громко икнула. – Ну ладно, иди давай, некогда мне, работать нужно, – и она будто без чувств рухнула на продавленный, весь в пятнах диван и тут же захрапела. Люба с трудом натянула пальто и, слегка покачиваясь, побрела домой.

– Люба, где ты была? – открыв дверь, опешил Леша. – Что это с тобой?

– Надралась, как свинья! – констатировал из кухни Кеша.

Василий Федотов оказался маленьким и щуплым. Казалось, что под простыней и нет никого. Одна голова торчит, взлохмаченная, из-под байкового одеяла. Мужчина недоверчиво смотрел на Любу.

– Ты кто?

– Да не важно, кто я, – Люба решила не отягощать Васю лишними знаниями. – Попугай ваш к нам залетел. Хотела спросить, когда вы его обратно заберете?

– А почему уверена, что мой?

– Мне дворничиха рассказала, она по словам определила.

– Раз говорит много, точно, мой. А ты его хоть кормишь? – строго спросил Вася.

– Конечно. Не в этом дело, мне не жалко. Но понимаете, он никак не может у нас больше находиться. У нас ребенок, девочка, это невозможно, чтобы она слушала такие ужасные выражения.

– А чего он такого говорит? – испугался мужичок.

– Ругается! Со страшной силой.

– Ой, господи, перепугала. Подумаешь. Да нет, я не отрекаюсь, как меня выпишут, я его тут же и заберу. Тут же нельзя. Нормы санитарные. Видишь, вон, шваброй грязной Зинка машет. Два раза в день. Вот Кешке бы у нее школу пройти. Так, как она выражается, никто не может. Высший класс.