Елена Ронина - Портрет в сиреневых тонах и другие истории (сборник)

Во времена нашей советской жизни мне было сложно понять тех людей, которые принимают решение уехать из страны. Безусловно, у каждого есть свои причины, но когда уезжают интеллигентные состоявшиеся люди, у которых и здесь все вроде бы складывается, – это всегда вызывало у меня сильное удивление.

Я много общаюсь с нашими эмигрантами. Общение происходит по двум сценариям.

Первый – это здесь – когда они приезжают и снисходительно начинают рассказывать, как у них там, показывать фотографии на фоне дорогих машин и зеленых лужаек. Мы здесь открываем рты от удивления, завидуем втайне и не понимаем, что жизнь-то не этими машинами и лужайками меряется, и ой как им там непросто, и именно эти визиты на свою бедную несчастную родину дают им силы возвращаться и шанс попытаться убедить себя, что не все так плохо.

И второй сценарий – это когда я общаюсь с нашими эмигрантами уже на месте, за границей. Когда они отводят меня в сторону, и первый вопрос:

– Ну как там, у НАС?

То есть именно «у нас». Значит, Родина все-таки осталась здесь, и про свою теперешнюю жизнь они всегда говорят «у НИХ».

И все без исключения жалуются, что скучают.

В моей жизни был период, когда я тоже примеривалась к той жизни, зарубежной. Была практически готова уехать в Германию, но нет, вовремя поняла, что не мое, не смогу. Вот лично я не смогу. И это при том, что бываю в Германии часто, хорошо знаю язык, знаю, как общаются люди между собой. Вроде бы все ясно, и, тем не менее, все чужое. Я понимаю, что жить в этой стране лучше, легче, приятнее, и воздух чище, но все не наше. И когда я задерживаюсь в Германии больше чем на неделю, мысли только о том, что скорее бы домой, где можно включить радио, а там споют нашу песню, где можно в любой момент позвонить маме или сестре; где все твое, и все родное.

Конечно, в последнее время все поменялось, можно просто часто ездить туда-сюда, жить на два дома, чтобы не уставать ни от заграничной чистоты, ни от грязи у нас.

Раньше все было не так, и это «не так» было еще совсем недавно, лет пятнадцать назад. У нас тогда была совсем другая жизнь – бедная, непростая, за границу выехать было нельзя, а очень хотелось. Поэтому-то, наверное, и думалось: «А вдруг вот там и решатся все проблемы, там заживем богато и счастливо». Конечно, мысли эти были, наверное, у многих, но авантюристами рождаются не все. Все-таки здесь и крыша над головой, и кусок хлеба… А там?

Когда я узнала, что уезжать собирается Саша, удивлению моему не было границ. С Сашей мы жили в одном доме, часто видели друг друга на улице, знали, что соседствуем, здоровались, но знакомы не были. Хотя было понятно, что есть друг к другу приязнь, и общение было бы обоим интересно, но как-то нас никто не познакомил, и повода вроде не было.

Но пообщаться нас тянуло, и повод к знакомству нашелся, и стали мы с тех пор дружить семьями.

Саша по национальности еврей. Почему-то все евреи на расстоянии чувствуют мою к ним принадлежность, хотя всю жизнь я эту принадлежность скрывала очень тщательно. И, как мне кажется, внешне я на эту родову и не похожа. Еврейка-то у меня только бабушка по маминой линии, правда, что ни на есть самая настоящая, с очень типичным именем – Рахиль Моисеевна – и с многочисленными родственниками: Фридами, Соломонами, Ханонами и Ревекками. Бабушка жила в другом далеком городе, вокруг меня все и всегда говорили, что евреи – это плохо, и быть евреем – это стыдно. Я себя еврейкой не считала никогда, бабушка жила очень далеко, как ее зовут, меня никто не спрашивал. Где-то в глубине души я тоже думала, что нет в этих евреях ничего хорошего. Сама на них бочку не катила, но и на их защиту не вставала. Можно сказать, относилась к еврейскому вопросу индифферентно. Меня это никогда не касалось.

А историю бабушки воспринимала с любопытством.

Когда мы с мамой приезжали к ней в Сибирь, я с удовольствием ходила в гости ко всем еврейским родственникам. Встречали нас всегда и везде очень радушно. Люди были красивые, с пышными черными кудрявыми волосами и такими же пышными формами. Имен они своих не стеснялись и ничего экзотического друг в друге не видели. Соседи моих родственников тоже не видели трагедии в том, что живут рядом с евреями. Может, это отличительная черта маленьких городков вообще, тем более сибирских, где люди вообще добрее друг к другу, открытее. И здесь вообще не важно, кто ты по национальности, в тебе видят в первую очередь человека, и если человек ты хороший, то с тобой будут общаться, дружбой с тобой будут гордиться. Все совсем по-другому, не так, как в Москве.

После каникул у бабушки я приезжала в свой родной город, и опять начинались какие-то странные разговоры, где главной темой было: «Что от них хорошего ждать, они же евреи!»

Бабуся приехала к нам жить уже очень пожилой и больной женщиной. И никогда бы не приехала, если бы не тяжелая болезнь. Она очень любила и родню, и свой город, но понимала, что мама не может больше разрываться между нами и ней и жить постоянно в самолетах.

Пришлось мне осознать, что в доме живет Рахиль Моисеевна, которая, кстати, ничего удивительного в своем имени не видела, а, наоборот, очень даже им гордилась и благодарила своих родителей за то, что они дали дочери такое имя красивое. Впрочем, имена сестер – Фрейда и Мария, как и братьев – Исаак и Израиль, – нравились ей не меньше.

Больше всего меня волновало, что же я скажу своим подругам, как они будут жить с мыслью, что всю жизнь дружили с еврейкой? И представляла я себе, что будут они по поводу и без повода говорить: «Ага, теперь-то понятно, почему она сделала так, а не по-другому. Вот она, ее национальная сущность!»

Во мне говорило малодушие, и проблем не хотелось, и гусей дразнить тоже. И не хотелось личное выносить на суд общественности. Поэтому для подруг бабуся Роня стала просто бабушкой. Правда, я всегда опасалась, что бабуся сама начнет представляться, чтобы и мои подруги подивились на красоту ее имени. Как-то мне все время ловко удавалось выкручиваться из этой ситуации, хотя сейчас я уже думаю, что бабуся и сама понимала мои страхи и никогда бы меня не подвела.

Периодически среди знакомых появлялись евреи. И всегда это были люди очень умные, талантливые, красивые, с ними всегда было интересно общаться. И надежность в них была, и интеллект недюжинный. А их жизнь была между тем очень непростая. Им постоянно надо было доказывать, что они не хуже других, что они тоже имеют право. Их не принимали на хорошую работу, зарезали их на экзаменах в престижные вузы.

Был у меня друг Димка Фришман, вот его тоже в МГУ на мехмат не приняли, хотя он побеждал на всех математических олимпиадах, и парень был очень головастый. Для Димки это была просто трагедия жизни, и тогда я впервые услышала: «Сволочи все, никому тут ничего не докажешь, валить отсюда надо!»