Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

Удивительно, что именно здесь нашел пристанище Новокрещенов, которого Ирина Сергеевна всегда считала жестче, целеустремленнее Игоря. И если уж его укатала жизнь, пережевала и выплюнула, поселив в этой убогой обители невостребованных нынешним временем людей, то и тестообразный Игорь вскоре непременно окажется где-нибудь по соседству, если его новая жена Люська исполнит угрозу и выставит выпивающего явно не в меру мужа из «фамильных» хором, прикупив ему милости ради хибарку в таком же городском захолустье

А как празднично начиналось все двадцать лет назад! Фимка познакомилась с двумя молодыми докторами, проходившими врачебную практику, и представила им Ирину. Похожих парней в то время часто в кинофильмах показывали – умных, ироничных, цитирующих при случае стихотворения Евтушенко или Евангелие, способных в компании, погрустнев после пятой рюмки, выщипать из гитары что-нибудь прочувственное, полузапретное, из Окуджавы, например.

Ирина Сергеевна спохватилась, поняв, что плачет, промокнула глаза уголком платочка. Остановилась, огляделась. Кажется, пришла. Вот проулочек с приметным вековым тополем, зияющим у комеля выжженным дуплом. Прохожие использовали пустотелый ствол вместо урны, и кричащая горелой чернотой полость была заполнена грудой мятых пластиковых стаканчиков и обертками от мороженого.

Все оказалось даже хуже, чем ей представлялось. Новокрещенов обитал в древней халабуде, осевшей по самые окна в землю. В глубине двора стоял дом попросторнее, из белого силикатного кирпича. Возле него роилась орава голопузых детей – чернявых, цыганят, что ли? Завидев незнакомку, шагнувшую за кривую калитку, чудом держащуюся на одной петле, пацанята обступили, галдя.

– Здравствуйте, – сторонясь протянутых к ней грязных ручонок и пытаясь не выказать брезгливости, вежливо обратилась к ним Ирина Сергеевна. – Подскажите, пожалуйста, ваш сосед, Георгий Новокрещенов, дома?

Дети таращились на нее, лопоча что-то на тарабарском языке, а мальчик постарше обошел Ирину Сергеевну сзади и шлепнул ее пониже спины, отскочил с визгом, а потом показал большой палец, сверкнув дьявольским антрацитом глаз.

– У-у-у, джапа! Ха-ра-шо-о!

Галдящую стаю разогнал вовремя подоспевший Новокрещенов. Бесцеремонно раздавая затрещины, он протиснулся под визг детей к гостье, улыбнулся смущенно:

– Какими судьбами? – спохватившись, указал на убогий домишко. – Как говорится, прошу к нашему шалашу…

Опасливо пригнувшись под низковатым даже для нее косяком, Ирина Сергеевна вошла в сенцы. Половицы жалобно издыхали при каждом шаге, в «шалаше» оказался еще один жилец – белобрысый, всклокоченный парень в куртке и штанах маскировочной расцветки. Притулившись на низенькой скамеечке у рыжей, не беленной давно печи, он чистил картошку, ловко управляясь огромным ножом. От грязного клубня в помойное ведро сползала извилистой лентой, исчезая без плеска в мутной воде, картофельная шелуха.

– Ба-а! – удивился и, похоже, обрадовался он при виде гостьи. Встал, оказавшись ниже Ирины Сергеевны, но не комплексуя нисколько по этому поводу, радушно предложил: – Как раз к обеду! Щас я картошечки нажарю, да за бутыльком слетаю! Что предпочитаете, беленькое али красненькое?

– Оставьте, пожалуйста, – поморщилась Ирина Сергеевна и помахала рукой у лица. – Ну и запах у вас… Табаком, перегаром…

– Мужичий дух, – подтвердил без смущения белобрысый. – Так в армейских казармах и тюремных бараках пахнет. Помню, когда мы под Гудермесом стояли, нас в палатке восьмиместной два взвода набилось. Сорок орлов, месяц немытые, а жратва – каша перловая в консервных банках…

– Ванька! – прикрикнул Новокрещенов, – кончай трепаться. Выйди во двор, перекури пока…

– Есть! – козырнул, приставив к виску лезвие ножа, Ванька, а потом неожиданно метнул нож, и тот, свистнув, вонзился в дверной косяк, завибрировал эбонитовой рукояткой басовитым шмелем: «взы-у-взы». – Прошу прощенья, м-мадам, – галантно всплеснул он пламенем спутанных, врастопырку, кудрей, обошел осторожно гостью и через мгновение голос его уже доносился во дворе: – Ну, мальчики-душманчики, налетай! Щас будем приемы рукопашного боя отрабатывать! – и ответный визг восторженной ребятни.

Новокрещенов, глядя в окно, покачал неодобрительно головой:

– Простота русопятая! Папаша этих пацанов таких, как Ванька, на Памире отстреливал, а он с ними развлекается… Садись, Ирина, рассказывай, что случилось. Не зря ведь пожаловала?

Ирина Сергеевна села на краешек табурета, сказала, теребя в пальцах скомканный платочек:

– Фимка умерла.

Новокрещенов воззрился на гостью растерянно, поскреб пятерней серебристую щетину на подбородке, спросил:

– Господи, она-то с чего?

– Рак. А потом этот… Ну, в общем, суицид… – всхлипнула Ирина Сергеевна, промокнув глаза.

– Ну дела-а… – Новокрещенов явно не знал, как реагировать на такое известие. И это понятно. С одной стороны, Фимку ему, безусловно, жалко. Расстались они легко, беззлобно, Ирина Сергеевна не помнила, чтобы подруга хаяла бывшего мужа. Так, досадовала порой, что оказался не тем человеком, какой ей нужен, потому и не сложилось… С другой – они не жили вместе уже больше пятнадцати лет, детей у них не было… Нет, горевать шибко он не мог, это было бы фальшиво. Просто оборвалась еще одна нить, связывавшая его с прежней, благополучной жизнью, и это, конечно, тоже болезненно.

Новокрещенов скривился, опять потер неряшливо заросшую щеку, словно зуб ноющий успокаивал, да так и не успокоив, зажмурился, присел поодаль на койку, заправленную суконным солдатским одеялом, сказал горько:

– Так вот, Ира. Живем вроде, живем, а потом раз – и нету. А зачем жили, спрашивается? Раньше-то хоть в Бога, в загробный мир верили. В вечное, так сказать, бытие.

Она уже пожалела о том, что пришла сюда. Что за дело этому опустившемуся, обрюзгшему до Фимкиной смерти?

Повод для очередного запоя с дружком придурковатым. Нет, зря пришла!

– Я, Ира, третий день уже не пью. Ни в одном глазу! – оправдывался Новокрещенов. – Вот на пару с приятелем завязать пытаемся. Чтоб, значит, не в одиночку страдать.

– Ах, три дня… – скептически усмехнулась Ирина Сергеевна. На примере Игоря она знала цену таким покаянным просветлениям, длившимся от силы пару недель, за которыми следовало еще более яростное, убийственное для окружающих пьянство.

– Работаешь? – помолчав, спросила она.

– Я ж на пенсии… По выслуге лет, – виновато пояснил Новокрещенов и поинтересовался вяло: – А Игорь как? Все врачует?

– Врачует… пока, – усмехнулась Ирина и добавила неприязненно: – Сговорились вы, что ли, спиваться-то?

– Жизнь такая, – вздохнул Новокрещенов.