Александр Филиппов - День козла

– Герой России – и безработный? – поднял брови Коновалов. – Да его в этой дыре на руках должны носить. Как образчик патриотического воспитания.

– Носили, – вздохнул Гаврилов, – а потом бросили. Неудобным героем оказался. Речи на собраниях говорить не умеет, да и то, образование-то у него – сельское профтехучилище на базе девяти классов. На торжественных приемах напивался и районному начальству грубости разные говорил. Насчет тыловых крыс, обозников… – подполковник сжал губы, пряча усмешку. – Ну а работа – куда ж его, низкоквалифицированного? Устроили на ремзавод, а через полгода уволили за прогулы. Выучился на шофера – права отобрали за аварию по пьяной лавочке. Тюкнул какую-то иномарку, большие деньги задолжал… Короче, выпал он из нашего поля зрения, – виновато признался Гаврилов.

– Вот-вот, уже кое-что, – оживился Коновалов, переписывая в свой блокнот данные Героя России. – Уже горячо… Давай-ка сюда квартировладельца, я с ним потолкую. А ты скомандуй своим орлам – пусть мне паренька того, Жаркова, из-под земли достанут. Немедленно!

Через десять минут помощник дежурного по РОВД лениво впихнул в комнату для допросов задержанных низкорослого кривоногого мужичонку. Одернув замызганный пиджак со свернувшимися в трубочку лацканами, доставленный с интересом глянул на Коновалова, на убогую обстановку, состоящую из металлического стола в пятнах, проступающей из-под коричневой краски ржавчины, на две привинченных к полу табуретки того же тусклого цвета, сел напротив полковника, снял с головы засаленную, как у паровозного машиниста кепку и неожиданно оказался солидно лыс.

– Допрашивайте, сатрапы! – заявил он, попытавшись вольготно откинуться на несуществующую спинку воображаемого кресла, и едва не сверзился с табуретки.

– Осторожно, господин Пузырев, – заботливо предупредил его Коновалов. – Мы, хотя и сатрапы, как вы изволили выразиться, но здоровье наших сограждан для нас превыше всего!

– С чего бы это? – насторожился мужичок. – Хватают ни за что ни про что, садят в кутузку, где бациллы туберкулезные кишмя кишмят… потом о здоровье заботятся.

– Кишат, – улыбнувшись, поправил его полковник.

– Что? – вытаращил глаза Пузырев.

– Кишат, говорю бациллы. Только не в камере ИВС, которую, как меня здешнее начальство уверило, хлоркой три раза в день обрабатывают, а в квартирешке вашей. Я там побывал давеча. Такая антисанитария!

– А вы, позвольте удостовериться, кто такой будете, чтоб по квартирам чужим шарить? – важно осведомился задержанный.

– Я руководитель центра стратегических исследований социальных проблем, – представился Коновалов. – Зовут меня Владимир Савельевич Комаровский. Доктор социологических наук, профессор кафедры… Впрочем, это не важно. Мы с группой э-э… коллег проводим мониторинг… э-э… чтоб вам было понятно, скажу проще. Исследуем глубинную, так сказать, жизнь простого народа на примере малых городов, и вашего Козлова в частности.

– Ученый? – встрепенулся мужичок. – Из Москвы?!

– Из нее самой, – опять изобразил приветливую улыбку полковник.

– И что вас интересует?

– Я ж объяснил. Социальное самочувствие народа…

– Хреновое самочувствие! – веско заявил Пузырев. – Такое, прямо скажу, товарищ профессор, хоть помирай. Реформы эти долбанные народ добивают.

– Ну, народ – это слишком обще, – вошел в роль ученого Коновалов. – А вот вы, конкретная, так сказать… социальная единица. В чем заключаются ваши персональные проблемы?

– Да жить невмоготу стало простому русскому человеку! Союз развалили, государство разворовали, капиталы за границу вывозят, – начал горячо перечислять мужичок.

– Вы к себе, к себе поближе, – терпеливо урезонил его полковник. – Давайте на своем, так сказать, опыте.

Мужичок остолбенело задумался.

– На своем? На своем… Жрать нечего, – он загнул один палец на давно немытой руке. – Выпить, опять же, не на что…

– А вы пробовали… как-то вписаться в нынешнюю действительность? – неожиданно для себя всерьез заинтересовался разговором Коновалов, – Работаете где?

Мужик опять было гордо откинулся на несуществующую спинку, но вовремя спохватившись, удержался на табуретке, вцепившись в ее края грязными руками.

– Я вам так скажу, товарищ профессор. Мы, пролетарьят, изначально против капитала настроены. Его могильщики, так сказать. А потому вкалывать на буржуев не будем!

– А на государство?

– А где оно, то государство теперь? – прищурился Пузырев. – Никаких, понимаешь, социальных гарантий. Рабочих столовых с дешевым питанием нет, – он принялся опять загибать немытые пальцы, – санаториев нет, курорты богатеи захапали. Профилакториев – и тех нет.

– А раньше часто по санаториям ездили?

–.Да, считай, кажный год! Ежели бы профком, гнида, мне, рабочей косточке, путевки бесплатной хоть раз не дал – я б из него душу вынул! Даже за границей побывал. Кажись, в Болгарии… Или Чехии? – он вопросительно глянул на Коновалова. Тот пожал смущенно плечами. – Ну, где вино дешевое?!

– В Болгарии, наверно, – напомнил ему полковник. – В Чехии – пиво.

– Во, блин, значит, Болгария. Мы с ребятами из нашего цеха как перед границей всю водку заначинную выжрали, чтоб, значит, не изъяли, так ни хрена не помню, потом вином отпивались. Вино, помню, там совсем дешевое. Значит Болгария, – удовлетворенно согласился Пузырев.

– Вы раньше на заводе работали?

– Ну да, на тутошнем. Только он закрылся теперь, – охотно вспоминал мужик. – И то, сказать по правде, товарищ профессор, такую хренотень выпускали! Мы лемеха для плугов ковали. Откуем, красочкой покроем – красота! Хоть в сервант дома ставь заместо статуек. А как в поле тот плуг выйдет – бздынь! Лемеха гнутся, ломаются.

– Что ж вы их плохо делали?

– Мы-то хорошо делали, – с гордостью заявил Пузырев. – У меня зарплата знаете какая была? Четыреста рублей советских! В два раза больше, чем у главного инженера… Говорили, сталь не того качества нам поставляли. Не той марки. Да нам-то, рабочему классу, какое дело?! Тогда – не нонешнее время, когда задержки зарплаты пошли. Мы бы свои заработанные из глотки вырвали! Эх, такую страну развалили, – сокрушенно вздохнул мужик. – Не жизнь была – масленица! Одним словом – диктатура пролетариата!

Коновалов покивал сочувственно.

– А теперь на что живете? Где семья – жена, дети?

– Сын в тюрьме, – с вызовом сообщил Пузырев. – Запустили, понимаешь, молодежь, никаких тебе общественных организаций… этого, как его, комсомола! Одни видюшки-порнушки. Жена в деревню к родне уехала. На родственника-фермера батрачит. Так она ж из крестьян… Рабская психология! На любую власть ломить готовы. Все время одно и тоже – хлеб, урожай, надои… Слушать противно! Не-е, это не для меня. Мне, как пролетарию, кроме цепей терять нечего!