Илья Луданов - Секрет Небосвода. Рассказы

– Здор о во, – мямлю в ответ. А он мне:

– Куда ж в такую рань спешите?

Хотел было сказать, да не знаю как. Соврать не получается. Стою я, значит, и молчу. А он:

– Зря вы торопитесь… Утро-то какое! Хорошо у вас здесь!

Огляделся я по сторонам, не понимаю, о чем говорит. Улица наша как улица, битый асфальт и грязь. Облупленные дома и косые черные столбы.

– Вы, – спрашиваю, – не местный?

– Почему? – удивился он.

– Ну, – говорю, – для нас здесь все привычно и скучно.

– Как же? – удивленно отвечает, – вам скучно, если вы тут живете? Вы же здесь живете, здесь ваш дом, люди!

Я растерялся, вскинул голову, а небо на загляденье – свежее и голубое.

– Не знаю, – говорю. – Привыкли, наверное.

– А здесь что? – сказал он, оглядываясь, и будто не зная, куда попал.

– Как что? Все как всегда… – отвечаю.

– Странно, – говорит, глядя внимательно. И будто как полегчало мне. Чепуху несу и все это бред, но чувствую – голова гудеть перестала, расслабление внутри появилось, и хорошо вроде как.

– Может быть, вы просто не замечаете отличия?

– Чего? – не понимаю никак я.

– Как дни меняются.

Ну, думаю, приехали! Что значит с волосатыми бродягами с похмелья по утрам разговоривать.

– Ладно, – говорю, – пора мне…

Смотрит он на меня прямо-прямо, улыбается вроде как. И знаете, проснулось во мне что-то такое, будто очнулось.

– Не спешите только, и берегите дочку, – вдруг говорит.

Я поразился: откуда про Машу знает? И чудн о мне и хорошо одновременно. А он стоит, смотрит на меня без отрыва, и как улыбается под бородой.

Добрался домой, к Маше зашел, смотрел, как она спит. Помню, поразился – какое ангельское лицо у нее. Ей семнадцать было. Старик не выходил у меня из головы весь день, да так, что капли в рот я не взял. А следующим утром пошел в школу…

– Погоди, Евгений Павлович, дай другим рассказать, – вставил фермер Федор Леонидович.

– Так это мы неделю говорить будем, – откликнулся врач Сергей Григорьевич.

– Давайте я только про себя скажу. Очень уж дивно, – все согласно закивали Федору Леонидовичу. – В то утро я был в еще худшем состоянии, чем наш дорогой директор. Колхоз развалился, поля в бурьяне… Всю ночь я гулял с какими-то девками, но пришел под утро домой. Что-то уронил в прихожей, разбудил детей. Нина стала кричать, схватилась за скалку, выгнала меня. Дохлебав остатки, я преспокойно улегся под забором. Очнулся от света яркого солнца в глаза. Вижу – лежу, где и лег, а рядом, у дороги сидит какой-то волосатый старик в лохмотьях и пирамидку из камушков на земле складывает. Оборванный до жути. Ну, думаю, наш колхозный брат. Только чую, не несет от него ни самогоном, ни прокисшим гнильем. Тут старик мне: «Утро доброе, Федор Леонидович!», – старик знай себе, сидит на обочине, с камушками играет – то собирает их, то разбрасывает:

– А что у вас урожая-то нет который год?

Голова болит страшно, а он, собака, еще и… На зло что ли?

– А черт его знает! – и лежу себе дальше, вставать не получается. А он мне снова:

– А чего у вас дети на селе не родятся?

Что же ты, сволочь, думаю, заладил! И вроде, не местный. Он камушки на камушки все кладет, да так стройно, что и не падают они, уж выше локтя стопка.

– А что-то уезжают все из села? – спрашивает волосатый, а по мне мурашки бегают. Сейчас встану и отдубасю старика за такие вопросики. А сам смотрю на камушки, что друг на друге непонятно как лежат высотой уже в колено:

– Так урожая нет, и дети не родятся – вот и уезжают…

Старик берет свою длинную палку, к верху крестом, и как ударит по башенке – камни во все стороны так и разлетелись. Поворачивается он ко мне и говорит:

– Зачем тебе урожай, если ты тут валяешься?

Лежу у забора, журюсь на солнце, смотрю только – день хороший такой, травка зеленая, сочная. Кусты и деревья сильные и красивые.

– Что же вы себя забросили? – бросил старик и пошел дальше.

Лежу, встать не могу, и крикнуть хочу – не получается. Только рукой машу вяло ему что-то. И глупая мысль такая – как же хорошо, что руки у меня есть. И стало мне тогда, знаете, горько так… горько. Не выходил старик из головы ни на миг. Пошел я тогда в поле, недалеко от дома, стою среди бурьяна и думаю, зачем мне урожай, зачем люди в Небосводе? Жить-то, известно, всем хочется.

– За день старик обошел все село, – добавил банкир Соловьев. – Я запомнил эту встречу на всю жизнь. И то отвращение, когда он, весь в лохмотьях, зашел в банк, и то свое онемение, когда увидел его глаза, и ту тупость мысли, когда он спросил, зачем я столько времени провожу с деньгами и зачем мне денег все больше и больше, когда есть достаток. Я, конечно, так и не ответил ему, за дверь выставил. И с тех пор каждый день, лезут эти вопросы в голову, тупые жестокие вопросы, лезут.

– Откуда же он появился? – не выдержал я.

– Толком не знаем, – ответил Евгений Павлович. – Два или три человека его спрашивали, старик махал рукой куда-то в сторону.

– Ко мне он забрел к вечеру, – будто дождавшись момента, откликнулась директор библиотеки Марина Сергеевна. – Прямо в читальный зал и зашел. Глянул, будто сквозь меня: «Вы заприте меня, Марина Сергеевна, я здесь и заночую». Мы стоим, опешивши. «И не за что не беспокойтесь, говорит». Так вот я, сама не своя, ничего такого отродясь от себя не ожидая, закрыла его там. И дома своим ничего не сказала!

– А ночью такая штука приключилась. У нас-то ведь как всегда кто-то орет пьяные песни, где-то музыка гремит, соседи скандалят. А тут встаю посреди ночи – и тишина! Не мертвая, а будто тишина успокоившейся бури.

– А утром – картина! – вернулся в разговор Евгений Павлович. – Иду в школу, вижу у ворот: человек тридцать детей, с первоклашками, бегают вовсю и играют вокруг старика. Он стоит в своих лохмотьях, смотрит на них, иногда что-нибудь скажет, и снова стоит и молчит. Дети его как-то сразу поняли, увидели. Я-то думал, если они этого лохматого встретят – заплюют или камнями закидают. А тут будто старик с ними вместе. Потом посох вверх поднял, махнул рукой. Дети разом кинулись в школу. От старика прямо по воздуху движение какое-то шло, сила что ли какая… Я на уроке спрашиваю ребят, кто с вами был? А они мне – дед Иван, дед Иван…

– Дальше чуть было не приключилась беда, – окликнул нас врач Сергей Григорьевич. На второй день у закрытого детского сада – его под торговлю лет несколько как отдали – подъехали к нему четверо в форме, обступили, что-то спрашивают – документы, мол. Неизвестно, что он сказал – но все они очень скоро молчком из Небосвода уехали, сбежали будто. Теперь на весь Небосвод один участковый, да и тот все больше огородничает.

– А ведь, наверное, тогда-то начались… э-э… предсказания…

– Какие еще предсказания? – вздохнул я, ничему не удивляясь.