Александр Малашкин - Глас Времени

– Ты не видел своего состояния, когда они взялись реанимировать тебя! Я шибко не надеюсь, но и отчаиваться не хочу. Все-таки убивать его я не собирался.

Они берут Фича под руки и волокут в сектор оказания помощи. Уложив тело на горизонтальную плоскость, на которой еще недавно восстанавливался Лотар, Иосиф закрывает глаза, вступая с кораблем в мысленный диалог. Система подсказывает, что и в какой последовательности нужно делать. В процесс должна вступить капсула с показавшими свою эффективность нанороботами. Иосиф боится, что ему посоветуют вскрыть Фичу артерию – как это было с Лотаром, но сладкий женский голос, в котором чувствуется обида за случившееся, дает указание внедрить капсулу прямо в пулевое отверстие. Иосиф подчиняется. Над телом Фича возникает синеватый барьер.

– Вероятность выживания повышенная, – говорит Иосиф. Он чувствует на себе непонимающий взгляд Лотара и добавляет: – Так сообщает система. – Иосиф умалчивает, что перед этим система, очень уж по-человечески обрушила шквал обвинений за совершенный выстрел, затем «одумалась» и кротко поблагодарила, что её хозяину все-таки оказывают необходимую помощь.

Они возвращаются в сектор управления со столь непривычными безликими стенами и двумя креслами практически посередине помещения.

Иосиф садится и берет на себя управление. Перед отлетом он на прощание запрашивает изображение Берлина. На востоке поднимается солнце. Всего через час оно взойдёт над разрушенной столицей, пурпурным утренним светом озарит разрушенные стены оставленной фюрером рейхсканцелярии и, ознаменовывая крах Третьего рейха в Германии, в то же время ознаменует его возрождение в далекой Антарктиде.

Естественная полость земли высотой сорок метров приспособлена немецкими строителями под стоянку двух недавно построенных и успевших пройти испытания летательных дисков.

Лабберт стоит лицом к летательным аппаратам, принцип работы которых до сих пор не укладывается у него голове. Рядом Хорст, он в этих машинах уже кое-что понимает. В свободное время, будучи заместителем Рейхскомиссара, он имеет возможность общаться с избранными людьми, находящимися в карстовом царстве Антарктиды, в том числе с конструкторами новейших дисков.

– Какая досада! – хрипло сокрушается Лабберт. – Уже почти год эти штуки стоят на вооружении, а нормальных пилотов, способных выполнить настоящее боевое задание, еще не натренировали!

– Фридрих – лучший пилот, – возражает Хорст. – Он осваивает эту технику с самого начала её производства.

– Картежник и любитель выпить, может, и хорош в учебных полетах, но трансконтинентальный перелет с фюрером на борту я ему не доверю!

– Вы правы, – кивает Хорст. – Пилот должен быть не только опытным, но и ответственным. Однако давайте смотреть правде в лицо: сегодня у нас таких нет.

– А я о чем говорю? Что же делать, что, что, что?! – Лабберт прижимает пальцы правой руки к запястью левой, измеряя пульс.

– Нужна их помощь, – быстро, почти не шевеля губами, выдает Хорст. – Только они смогут вызволить фюрера из Берлина. Если, конечно, он еще жив.

– Если он мертв, значит, гибель грозит всем нам. Тогда усилия всех прошлых лет были зря. – Лабберт исследует взглядом карстовую пещеру. – Ты прав, без их помощи не обойтись.

– Я могу сам вступить с ними в контакт. Я знаю, как тяжело вам даются эти встречи.

– Не волнуйся, я еще кое на что способен. Вот как меня не станет, роль переговорщика достанется исключительно тебе.

– Да что вы такое говорите, герр Лабберт! Как только мы доставим фюрера, они сразу выдадут нам вакцину от старости. Быть вам переговорщиком еще сотню лет.

Лабберт смотрит опустевшими глазами.

– До того, как это случится, произойти может все, что угодно. Сигнальное сообщение от рейхсляйтера поступило пять суток назад. А он обещал, что передаст послание только в критической ситуации. Война уже давно идет на улицах Берлина. Нет, пять суток – слишком большой срок. Все кончено. И кто в этом виноват? В этом виноват я! Всё, никуда ехать не нужно.

Хорсту знакомы перепады настроения, часто случающиеся с Лаббертом. И если у шефа дрожит рука перед ответственным решением, Хорст, как подобает верному заместителю, перехватывает инициативу.

– Садитесь в машину. Через десять минут будем по назначению.

Электромобиль медленно продвигается по узкому коридору, который сейчас освещают только фары. Крышу едва не царапают свисающие каменно-солевые наросты, образовывавшиеся в этих пещерах в течение многих тысячелетий. Впереди небольшой карман – в него как раз помещается автомобиль.

Лабберт выразительно кивает Хорсту, и тот гасит фары. Становится темно. Они покидают автомобиль, и звук захлопывающихся дверец нависает недолгим эхом.

– Почему они никак не называют себя? – риторически спрашивает Лабберт. – Почему, в конце концов, мы сами не придумали для них имени? Всё они да они … даже между нами, немцами, для их цивилизации нет никакого наименования.

– Придет время, они назовут себя, – коротко и тихо отвечает Хорст. Он знает: стены в этих местах имеют свойство подслушивать.

Хорст идет впереди, Лабберт по его следам. Страшная темень и удушающе влажный воздух создают впечатление, будто они на дне океана, запертые в консервной банке.

– Почему не загораются? – тихо бормочет Лабберт.

Они продвигаются мелкими шажками. Здесь нетрудно напороться на какой-нибудь острый каменный пик, криво торчащий откуда-нибудь из стены.

– Почему, почему, почему, – нервно повторяет Лабберт.

Хорст чувствует: еще немного – и у шефа начнется паника.

Вдруг в темноте вспыхивают две маленькие точки красного цвета.

– Идем прямо на них, – говорит Лабберт.

Хорст волнуется: контактировать он будет впервые. Лабберт никогда не приглашал его в этот сектор подземных лабиринтов, в который строжайше запрещено заходить всем остальным. Гостям здесь четко обозначили границы, заходить за которые они не имеют права.

Две красные точки уже близко.

– Стой, – командует Лабберт. – Ближе подходить нельзя. Теперь ждем, пока красный цвет глаз сменится синим.

– Каких еще глаз? Эти кровавые точки – чьи-то глаза? – поражается Хорст.

– Ей богу, мальчик мой, лучше помолчи.

Проходит минута в кромешной тьме, пока не происходит так, как сказал Лабберт. Но это не просто синий – это леденящий душу индиговый свет. Хорст ощущает, как безобидное свечение двух маленьких огонечков заглядывает ему в душу.