Александр Солин - Неон, она и не он

– Эх, Жулька, собачонка ты приблудная! – втолковывал он ей по-русски. – Ни хрена ты не понимаешь в русской любви!

Когда квартет заиграл «Маленький цветок», он облокотился рукой о стол и, призывая себя и ее к молчанию, поднял вверх указательный палец. Когда пьеса закончилась, он потянулся к бутылке, налил ей и себе и выпил за упокой души прекрасного растения. Погиб еще один аттракцион, посвященный его невесте.

Когда он собрался уходить, Жюли позвала его с собой. В ответ он вручил ей сто евро, нежно с ней распрощался и побрел в отель на виду у фонарей, которые по очереди заглядывали в его безжизненное лицо, а затем глумливо щурились в спину. Добравшись до отеля, он объявил администратору, что собирается уезжать и попросил помочь с билетом на завтра хоть на Москву, хоть в Питер, добавив к своей просьбе двадцать евро. Тот заверил, что постарается, а результат своих стараний объявит утром. Он поднялся в пустой номер, ополоснул лицо и, оставив гореть один светильник, устроился в кресле.

Около часа ночи в дверь постучали, и он пошел открывать. За дверью американец придерживал за талию глупо улыбающуюся невесту.

– А вот и мой верный Димочка! – объявила косноязычная невеста, качнулась и, выставив руки, упала жениху на грудь.

– Sorry! – улыбался американец.

– Fack you, козел! – рявкнул жених и захлопнул дверь перед его носом. Затем довел невесту до кровати и усадил.

– Димочка, ты не представляешь, какая я пьяная! – бубнила она, норовя свалиться набок.

– Хорошо, хорошо, раздевайся и ложись!

– Раздень меня, я не могу…

Закинув ее безвольные руки себе на плечи и удерживая тряпичное тело, он осторожно стаскивал с нее непрочное (непорочное?) платье, а она, закрыв глаза, обдавала его пьяным, настоянным на виски дыханием. Сняв платье, он уложил ее на кровать, освободил от лифчика и трусов, прикрыл ее обездвиженную наготу одеялом и, выключив свет, уселся в кресло.

– Как жалко, что тебя не было с нами! – бормотала она в темноте, и далее, без всякого перехода: – Димочка, ты у меня такой глупый, такой глупый, ох, какой ты глупый, ты даже не знаешь, какой ты глупый… Иди ко мне, дурачок!

– Спи, завтра разберемся! – отвечал он.

– Ты меня больше не любишь, да, не любишь? – плаксивым голосом, бормотала она. – Ах, какой ты глупый, какой ты глупый…

Бормотание ее становилось все бессвязнее, пока не смолкло совсем.

Эту ночь, как и предыдущую он провел в кресле. Засыпая, он увидел ее, выходящую из блестящей воды, как из краски. Она улыбалась и махала ему сверкающей рукой.

Утром, когда она еще спала, он спустился вниз, где выяснилось, что администратор не подвел. А если бы даже подвел, он все равно уехал бы в Ниццу. И хотя в запасе у него теперь были еще несколько часов, он решил не откладывать, тут же собрать чемодан и съехать.

– Что ты делаешь? – проснувшись и усаживаясь на кровати, уставилась она на него некрасиво помятым лицом.

– Уезжаю, как видишь.

– Куда?

– Домой.

– А я?

– А ты остаешься. Ведь тебе здесь нравится.

– Ты соображаешь, что ты делаешь? – попыталась она быть строгой.

– А ты?

– А что, собственно, случилось? – с наигранным удивлением спросила она.

Он захлопнул чемодан, с треском застегнул молнию и сел на край кровати.

– Ты знаешь, я вдруг понял, что я не тот, кто тебе нужен и никогда им не стану. Может, кого-то такое положение устраивает – меня нет. Я тебя ни в чем не виню – ты действительно заслуживаешь лучшего. Так что устраивай свои дела, а я свои раны как-нибудь залижу. За номер уплачено. Кроме того, я оплатил непредвиденные расходы. Можешь отдыхать и ни о чем не беспокоиться. Там, на столике обратный билет и тысяча евро – этого должно хватить. Будь осторожна – здесь полно проходимцев. Особенно среди американцев. Пока!

Он встал и, подхватив чемодан, направился к выходу, готовый к тому, что в спину ему полетит что-то вроде «Ну, и черт с тобой!» или, на худой конец, «Вернись!», но номер проводил его молчанием. У входа его уже ждало такси. Он забился в угол и окаменел.

«Вот и все, – думал он, – вот и все…»

Таким он оставался до вечера следующего дня, когда она позвонила и сообщила:

– Привет, это я. Звоню сказать, что я вернулась.

– Зачем? – машинально спросил он.

– Чтобы ты чего-нибудь не подумал…

И, согласившись с его молчанием, добавила:

– Кстати, я дочитала твою книгу…

Ее восторженное помешательство продолжилось на пляже, где они после завтрака неожиданно сошлись с утренними знакомыми. Она увидела американца в купальных трусах, и сходство его с покойным женихом стало особенно разительным.

Незабвенную Володину осанку подтвердили развитые плечи, выпуклая грудь и овальный, слегка выступающий живот, всегда напоминавший ей небольшой античный щит. Та же смуглая кожа, те же ровные мускулистые руки. Володины ноги с точеными шарнирами колен поигрывали связками мышц, его икры выпирали с налитой подтянутой силой. Теми же чуткими буграми перекатывалась широкая спина. Даже растительность была той же умеренности. И все это венчало красивое чужое лицо.

Она была смущена, поражена, побеждена и следовала за американцем с навязчивой покорностью. Тело, которое ее глаза и ладони запомнили на всю жизнь, находилось на расстоянии вытянутой руки, и его можно было нечаянно коснуться. Благоразумие видело тут только один выход – бежать, но она предпочла быть неблагоразумной и осталась. Кажется, американец и сам не ожидал такого к себе внимания. Он иронично щурился, много шутил, а она, не понимая и половины его сленга, встречала его шутки громким, нервным хихиканьем, совершенно не думая, как это выглядит со стороны. Он посмеивался над своей женой, которая из любви к Фитцджеральду затащила его в эти края, потешался над ее придыхательным почтением к французской культуре, над европейской курортной теснотой и мелкобуржуазностью.

Находил местное общество скучным и язвительным, а Европу старомодной и однообразной. Она же, пропуская мимо ушей его плохо прожеванный английский, поддакивала и с замирающим, безрассудным восторгом пожирала глазами его тело.

Ее жених хоть и был на вершок выше, но выглядел рохлей с оплывающим с пока еще крепкого костяка телом и растерянным лицом. Ей вдруг стал безразличен его удивленный насупленный взгляд, его молчаливое порицание и прочие нудные приличия. Одно занимало ее теперь – чудесный случай воскресил былые радости, и она, захваченная врасплох, не знала, как ими распорядиться.

За ночь ее желания осмелели, налились плотской силой и хотели лишь одного – скорого и тесного свидания с заморским чудом. Стоит ли говорить, каким неуместным и даже оскорбительным представлялось ей теперь соседство с чужим хмурым мужчиной – этим досадным препятствием ее соединению с ожившей мечтой!