Александр Солин - Неон, она и не он

Любителям классических запятых мы скажем так: на самом деле, именно тогда, когда такое происходит, героям ничего не остается, как уединиться в маленькой, уютной лаборатории страсти, чтобы совершать там открытия во имя беззащитного эгоизма любви и обреченной человечности. И единственное, что здесь может их смутить, это вопрос: два открытия за полдня – не многовато ли?

Обедали и ужинали в номере. Гроза между этими двумя событиями закончилась, появилось солнце и единственно доступным ему способом – выпариванием, принялось осушать промокшую землю, торопясь управиться до конца рабочего дня. Перед закатом они решили нанести краткий визит ближайшим окрестностям. Влажность обострила запахи и вместе с духотой напомнила им другие приморские городки, где они до этого уже бывали с другими. Увиваясь вокруг нее толстой лианой, он перечислял, до каких развлечений они могут здесь дорваться: тут тебе и серфинг, и теннис, и водные лыжи, и рыбалка, и акваланг, и еще черт знает что!

– Не хочу, не хочу, не хочу… – отвергала она их одно за другим. – Ничего пока не хочу! Хочу купаться, загорать, есть и спать!

– Может, возьмем машину и съездим в Ниццу, в Канны?

– Не хочу! – отвечала она. – На что там смотреть – на такие же заборы и камни?

– А джаз слушать пойдешь? – осторожно спросил он.

– Джаз слушать пойду, – неожиданно покладисто согласилась она.

Они медленно шли вдоль распаренных, с окровавленными головами сосен и пальм за белыми каменными заборами, схожими друг с другом однообразной недоступностью. Когда дошли до порта, он сказал:

– Мы обязательно побываем здесь! Я хочу, чтобы ты попробовала местную уху – буйабес называется!

Проводив солнце на покой, они вернулись в отель. После ленивого бдения перед распахнутым в ночь балконом, они легли в кровать. Он включил телевизор, она взяла книгу и открыла на закладке.

«Откуда-то в Розмэри возникло предчувствие, что сегодняшнее купанье запомнится ей на всю жизнь, что, когда бы ни зашла речь о купанье в море, тотчас оживет перед ней этот день и час…»

Ее, как и в прошлый раз хватило на полчаса, но теперь она сама отложила книгу и подставила ему губы: «Спокойной ночи!», после чего выключила ночник и повернулась к нему спиной.

Закрыв глаза, она вернулась мыслями к их сегодняшнему опыту, которым они так неожиданно обменялись. Получалось, что если утром она стала невольной и невинной жертвой его дурного вкуса, то свое рукоблудие в ванной она не одобряла. Да, она сделала это, чтобы избежать того затяжного, бессильного стыда, который Мишка, повернув ее к себе спиной и вынудив упереться в скользкий край ванны, заставил однажды испытать. То был первый и последний раз, когда она позволила мужчине взять себя в этой унизительной собачьей позе. Но так ли уж нужно было делать то, что она сегодня сделала? Ведь она и раньше могла освобождать его таким способом, но выставлять свои навыки напоказ не спешила: кандидат в мужья ждет от будущей жены целомудрия, а не всезнайства. Разумеется, он не такой дурак, чтобы считать, что после трех мужчин она ничего об этом не знает. Знает и умеет, но только в браке или по любви. А может, он, как и Мишка, мечтает о минете и анале? Тогда его надо заранее разочаровать! Кстати сказать, Светке, судя по ее придушенному голосу и блестящим глазам, и то, и другое нравилось. Правда, с тех пор много воды утекло, и не факт, что Светка с мужем продолжают развратничать. Надо будет по приезду ненавязчиво поинтересоваться…

Пока она думала, он досматривал фильм, и когда по лбу экрана побежали морщины титров, выключил телевизор. Она вздохнула, и он в осиротевшем неоновом сумраке обнял ее.

– Не надо, – сказала она. – Давай сегодня отдохнем…

Утром они завтракали на террасе, и жених, глядя на нее неизлечимо нежным взором, был занят тем же, чем и вчера, а именно: разжигал ее блаженным видом свое обожание.

Откинувшись на спинку кресла и укрывшись за черными очками от назойливых солнечных бликов и неотвязных чужеземных глаз, она скользила рассеянным взглядом по цирковой пестроте мира: от цветочных гирлянд и сине-белых навесов до подернутого сизым маревом мыса, скрывающего собой Канны. Окружающие ее предметы, их размеры, цвета, назначение и взаимное расположение с каждым днем обретали все признаки крепнущего знакомства, и это доставляло ей спокойную, тихую радость.

Дружелюбный, не успевший сгуститься воздух, бирюзовая бухта ясного свежего вида, море, расплющенное голубой полусферой неба, обесцвеченная акварель горизонта, дальний рыжеватый берег, где у невесомого воздуха обнаруживался цвет и плотность, застывшие в праздных раздумьях яхты обнажились перед ней согласно аквамариновому прейскуранту.

– Чудесно, чудесно! – подставляла она лицо нежнейшим дуновениям оробевшего ветерка, за который тоже было уплачено.

Благостная глянцевая натура каким-то странным, окольным путем вернула ее в то время, где она упругая, свежая и гордая непривычным заграничным вниманием с детской беспечностью предавалась турецким удовольствиям, посматривая на Мишку если не с любовью, то с одобрением. Вспомнила, как они возвращались в номер, и Мишка, возбужденный водой, солнцем и новизной потребительской свободы, набрасывался на нее, едва за ними закрывалась дверь, а она, не ведая будущего, дарила ему себя с расточительной щедростью. Какая же она была дура и как противно теперь об этом вспоминать!

Мелькнули их с Володей испанские дни, когда растворившись в обожании и чувствуя себя его услужливым придатком, она с восторгом подчинялась его мягкой воле, испытывая покой, негу и неутихающую радость. И было это всего-то шесть лет назад! Боже, какая бездна угрюмых, мрачных событий отделила чистую, восторженную девчонку, какой она была с Володей, от нее нынешней – расчетливой, циничной и порочной!

Слава богу, ей не довелось быть на море с Феноменко, иначе воспоминания о его волосатой компании отравили бы весь нынешний отдых! Можно себе представить, что этот похотливый насильник вытворял бы в постели, зарядившись энергией, словно солнечный аккумулятор!

Но как же ей избавиться от этих глумливых напоминаний, что накатываются на нее, словно волны? Да, верно, заслониться от них можно только волноломом новой любви, но где она, черт возьми, застряла, эта новая любовь, и почему не спешит на выручку?

«Я его полюблю, обязательно полюблю!» – внимая голубиному воркованию жениха, твердила она с навязчивостью рефрена.

Жених пытался увлечь ее рассказом о музее Пикассо, и она, сосредоточив на нем взгляд, поначалу не придала значения мужчине и женщине за его спиной, которые размытыми цветными пятнами протиснулись на задний план ее поля зрения, ритуально и дружелюбно кому-то оттуда кивнули, устроились за соседним столиком и уставились на залив. Краем глаза приобщая их смутное, случайное присутствие к окружающему миру, она дежурным образом помечала оживлявшие их движения. Вот мужчина взял стакан с оранжевым соком, откинулся на спинку, задержал стакан у рта и подложил под локоть кисть свободной руки. Затем медленно поднес стакан к губам, отпил из него, качнулся к столу, вернул его на место, поставил локти на стол, изогнул торс, подпер подбородок, отставил затылок и что-то сказал своей спутнице. Та улыбнулась и быстро ответила. Мужчина снова откинулся на спинку стула, уронил руки на колени, развел плечи и застыл, устремив взгляд вдаль.