Александр Солин - Неон, она и не он

– Можешь оставить ее себе, – равнодушно отозвался он.

– Что ты хочешь этим сказать? – напряглась она, прекрасно понимая, что он хочет сказать и боясь услышать это от него.

– Я тебе уже сказал – я не тот, кто тебе нужен и никогда им не стану, – угрюмо произнес он.

– А меня ты спросить не хочешь? – задетая тем, что кто-то решает ее дела без нее, не сдержалась она.

– К чему слова, если есть глаза…

– И что они такого ужасного увидели, твои глаза?

– Лучше бы им этого не видеть…

– Да что я такого сделала, в конце концов? – вспылила она, раздраженная его колкими, как раны стриженой травы словами.

– Ничего особенного, кроме того, что увлеклась первым встречным и забыла про меня…

– Да, я виновата, но могу все объяснить!

Он, однако, в подробности вникать не захотел и вяло сказал:

– Ты ни в чем не виновата. Виноват я, что не сумел тебя удержать…

– Может, ты думаешь, что я тебе изменила?

– Может, и думаю, но это уже не имеет никакого значения…

– Почему ты бросил меня там одну?

– Я тебя не бросал, это ты меня бросила… – устало отбивался он.

– Но ты же сам говорил: «Никому тебя не отдам!» Почему же уехал, вместо того, чтобы бороться за меня? – пустила она в ход свой главный упрек.

Он помолчал, а затем сухо спросил:

– Интересно, как ты себе это представляешь?

– Это ты должен представлять, если я тебе нужна!

– Знаешь, есть хорошая пословица: насильно мил не будешь. Весь этот год я, как дурак надеялся доказать обратное, но лишь убедился, что с пословицами воевать – все равно, что плевать против ветра! – впервые за весь разговор скривился в усмешке его голос.

– Значит, ты от меня отказываешься? – с болезненным замиранием подталкивала она его к краю.

– Это ты от меня отказалась…

– Значит, между нами все кончено?

– Значит, кончено.

– Значит, все?

– Значит, все.

Еще несколько секунд она пыталась обнаружить хоть какую-то щель, чтобы проскользнуть в его пространство и остаться там, но не обнаружила и, не придумав ничего лучше, бросила трубку.

Ну что ж, этого следовало ожидать. Одно смущало: как он решился оторвать ее от себя так резко и безжалостно, словно отслуживший бинт от зажившей раны? Ведь бинту так больно!

«Вот и все, вот я и снова одна…» – всхлипнула она, чувствуя себя растерянной качалкой, приведенной в последнее движение энергичным бегством жениха.

В пику расхожему мнению о любви, как о некоем божьем даре стоит указать на ее подручный аспект и инструментальное назначение, на ее обманчивую обезболивающую функцию и иллюзорную наркотическую сущность. Она словно запрещенный препарат, с помощью которого легкомысленное существо противоположного пола (оставим однополые связи Страшному суду), чьи деяния в этот момент неподсудны никакому праву, проникает нам под кожу, имея единственной целью отравить и разрушить наш организм. И это – божий дар?

Не правы ли те мужчины, что смотрят на женщину, как на относительно устойчивую башню, будь она из дикого камня, кирпича, слоновой кости или хрусталя, которую надо повалить, не заботясь о тех повреждениях, что могут возникнуть при ее падении? Или, что еще практичнее, иметь дело со шлюхами, коих тоже можно представить башнями, но только Пизанскими. И стоит ли усложнять геометрию любви излишними построениями, если она так или иначе сводится к вертикальному положению, которое женщина по мере возможности пытается сохранить, и горизонтальному, в которое мужчина стремится ее привести!

Таковы были те вялые выводы, с помощью которых он пытался перелицевать стертые до крови участки души. Однако в отличие от прошлого потрясения он не укрылся в загородной берлоге, а, напротив, иногда выходил на улицу и бродил среди людей. Он даже обзавелся грустной усмешкой, считая ее порождением мудрости. Правда, мудрость его, если принюхаться, заметно отдавала виски. Безнадежные дни цвета мрачного отчаяния сменялись полосатыми ночами из бессвязных нагромождений того, с чем ему не доведется встретиться и чему не суждено сбыться.

Он хотел возбудить в себе ненависть к ней и преуспел, возненавидев американского соперника. Как и в прошлый раз, он пытался возвыситься над ней и, кривя губы, спрашивал себя: «Ради чего страдать? Ради смазливого личика и складной фигурки? Да с какой стати? Ведь они не более чем привлекательные приложения к ее лону – главному предмету мужского вожделения! Да разве она одна такая?! Ирина в этом смысле мало чем ей уступала, а ласками и вовсе превосходила эту скупердяйку, которая экономила даже на поцелуях! Шлюха, вздорная ученая шлюха!»

Однако процесс унижения, как неисправный двигатель почти сразу же глох. Призрачное лицо невесты догоняло его одинокий, застрявший среди бескрайней тоски автомобиль и заглядывало через стекло. Стараясь не глядеть на нее, он спешил заправиться спасительным горючим и возобновить похожее на бегство движение вспять – туда, где он никого не любил и был любим другими. Только ведь любовь, как загар – ее невозможно смыть за один день даже бутылкой виски.

Он никого не хотел видеть и не желал ни с кем говорить, и никакой набор культурных ценностей не мог возвысить его в этот раз до высот светлой грусти, откуда так хорошо просматривается прощение. Он пил и курил, курил и пил, изгоняя из себя прилипчивый образ коварной невесты и пугая мать запущенным молчаливым видом. В этом глухом, слепом, бесчувственном состоянии он прожил две недели, всячески противясь соблазну позвонить ей и попытаться склеить разбитую чашку, осколки которой она ему с небольшим опозданием предъявила. Склеить для того чтобы если и не пить из нее, то хотя бы угрюмым созерцанием смягчить боль утраты. И он бы так и поступил, если бы желал ее тела, а не сердца. Но ему не заставить ее себя полюбить! Ей нужен другой, и она бессознательно будет искать его всегда, пожелай она даже выйти замуж за него. Так он думал, и такой вынес приговор, который, хватаясь за телефон, каждый раз зачитывал себе, подкрепляя его мысленной иллюстрацией ее с американцем достоинств. В глазах у него темнело, рука опускалась, и он, стиснув зубы, отступал, ужасаясь тому безнадежному положению, в котором очутился…

А между тем она продолжала носить его кольцо, преследуя в числе прочих практические соображения: во-первых, не дать Феноменко повод возобновить свои приставания, ибо его связь с Лидией есть не более чем вызов ей. Во-вторых, отпугивать любителей познакомиться и, в-третьих, во избежание лишних вопросов со стороны знакомых и подруг. Да, поссорились, но не расстались – вот о чем красноречиво сияло молчаливое, одинокое кольцо. Разумеется, она могла бы поменять его на Володино. Но напуганная своей безотчетной и разрушительной верностью покойному, она теперь старалась избегать всяких намеков на него, а носить в таком случае его кольцо – все равно, что наркоману носить с собой в кармане дозу и шприц.