Елена Кузьмичёва - Мёртвое море памяти

Миновав мост, я трижды опоздал на автобус, пытаясь поймать его на разных остановках, но каждый раз перед моим лицом хлопала обрызганная грязью дверь. Девушка в зелёной куртке не по-женски толкнула меня локтем в бок в поисках места на остановке. Дорожка, по которой я шёл через парк, привела меня в тупик глубокой лужи, которую я заметил, лишь погрузив в неё левую ногу. Старушка на лавочке хищно улыбнулась золотым оскалом. Резко развернувшись, я отправился домой другой дорогой.

Мокрый от дождя фасад дома был скрыт от меня собственным углом, но я знал, что именно увижу за поворотом. Я знал наизусть эту лавочку, под которой всегда лежали битые стекла. Качели с потрескавшейся краской, сквозь которую проступала ржавчина. Болезненный тополь с засохшей веткой. Чёрную лохматую собаку с грязным животом и седой мордой. Белую сирень, которая никогда не цвела. И вместе с тем я смутно чувствовал какой-то подвох, скрытый в этой мнимой неизменности.

Не зная наперед логику событий, мне было мучительно трудно решиться даже на малейшее движение пальцев. Последнее, что я подумал, сжалось до слова «нет» и повисло в мыслях немым перспективным протестом.

По тротуару шла девочка, она посмотрела на меня сквозь потрескавшийся кусок пластмассы и закричала с торжествующим смехом: «Тебя не существует!», игнорируя строгий взгляд мамы, который на секунду стал извиняющимся, обратившись в мою сторону. Я миновал поворот, и с этого момента девочка была права.

Не существует.

Дерево полностью засохло, словно это я все эти годы поддерживал жизнь в его ветвях. Мне показалось, что качели ещё больше покосились. Все эти мелочи причиняли боль, но не ранили глубоко, они только царапали память. Это были всего лишь мелочи, по сравнению с тем, что мне пришлось увидеть. Вернее, не увидеть. На месте моего подъезда была пустота. Мне показалось, что я схожу с ума. Дом стоял на своем месте, такой же кирпичный, серый и девятиэтажный, как и раньше, все в нём было такое же, не хватало последнего подъезда. Моего подъезда. Приблизившись, я увидел на его месте бетонную плиту и небольшую табличку, исписанную ровными, строгими буквами по чёрному глянцу мрамора с извилистыми серыми разводами.

«20 ноября 2011 года в 3.15 здесь произошло обрушение подъезда».

Длинный список погибших бороздил таблицу серыми буквами, как пепел, оставшийся от ранее существовавшего. Смысл происходящего медленно просачивался внутрь меня. Конечно, погибли все, кто был дома. В три часа ночи никто не ждал, что эти каменные стены упадут на землю грудой бетона и арматуры. В три часа ночи люди видели сны. Каждый из этих снов был погребен под обломками, вместе с окровавленными телами, разбитыми стеклами и пятьюдесятью остановившимися сердцами.

«Неслыханное дело! 58 человек!» – в голове плыл голос старушки, которая подсела ко мне на вокзале в самом начале моего путешествия. А я – я ушел в другой зал ожидания.

Я уехал 19 ноября. 19 ноября. Я был слишком ошеломлен, чтобы думать. По дороге сюда я столько всего боялся увидеть, но я не представлял, что разве я мог вообразить такое… Я стоял, вцепившись взглядом в черный квадрат таблицы, не вынимая рук из карманов и вцепившись пальцами в подкладку пальто. Я отсутствовал всего лишь год, а вернувшись, нашел вместо дома мемориальную доску. Я ничего не знал.

Почему я ничего не знал? За год отсутствия я не узнал, что лишился дома уже на следующий день. И я вспомнил, как однажды, дозвонившись до меня, мама взволнованно повторяла моё имя, как говорила что-то, как шумно дышала в трубку, но я не слушал, я прерывал её срывающийся голос – я не чувствовал даже интонаций – и говорил, что позвоню позже – и выключал телефон, и забывал, и не звонил. Я вспомнил. Она пыталась мне рассказать, но я был глух ко всем голосам.

В этот момент я не понимал, как польстили мне обстоятельства. Если бы я не уехал прочь, у меня в запасе оставался бы лишь один день, чтобы жить, дышать и лелеять выдумки. Может быть, мне стоило остаться? На земле под табличкой лежала пара увядших красных гвоздик, потрепанная игрушечная собака и еще несколько вещей. Лихорадочно стремясь заполнить чем-то новую пустоту внутри, я начал читать имена погибших.

Моя старая, полубезумная соседка, которая каждый день рассказывала мне одно и то же о своем ребенке, который никогда к ней не заходил. Она всегда носила чёрные платья и повязывала на голову чёрные платки, словно облачаясь в ежедневный траур по своему не вернувшемуся сыну. Молодая семья со второго этажа. Они умерли в один день, но в силу неизбежного не успели пожить долго и счастливо. Супруги были так похожи друг на друга, что первое время я думал, что они брат и сестра. Они любили решать всё чуть позже и годами не платили за квартиру. Но 20 ноября в 3.15 их «чуть позже» было раздавлено кирпичами, оборвалось подобно пульсу. Вместе с пульсом. Нет, этого не могло случиться…

У девочки, их дочки, были белокурые, пшеничные волосы, которые мама заплетала в две тоненькие косички. Девочка любила носить на руках маленького пса, который всё скулил в силу своей не по-собачьи хрупкой натуры. Вот пожилая чета, которая без памяти любила театральные постановки, музеи с пыльными драпировками и друг друга. Одинокий старик, который в последние дни своей жизни любил лишь свою худую кошку с торчащими ребрами и каждый вечер новую бутылку портвейна.

Глаза заволокло слезами. Мой шахматист-любитель, единственный, кто учил меня логике рассудка, кто проводил со мной задумчивые шахматные вечера, кто с молчаливой уверенностью парировал каждый ход, и он тоже здесь. Нет. Нет. Нет.

НЕТ. Я увидел в списке своё имя.

Меня бросило в дрожь, кружилась голова, подчиняя меня лжи искаженной перспективы. Пытаясь вернуть равновесие, я не верил своим глазам. Я вновь и вновь перечитывал короткую строку, желая удостовериться, что не прав. Буквы не врут, мраморные слова не содержат даже грамматических ошибок. Мой город вычеркнул меня из списка живых, прорезав мемориальную доску моим именем, абсурдом, нависшим над развалинами. Неужели всё, что мне осталось от прошлого – тоже – одни развалины?

Я уезжал, не зная, вернусь ли назад, но в своем рюкзаке, во внутреннем кармане с атласной подкладкой я хранил старую, но едва ли тронутую ржавчиной связку ключей с брелком в виде футбольного мяча, оставшимся ещё с детства. Всё это время я хранил ключи от несуществующих дверей. Их нет – нет – нигде нет.

Я вернулся сюда, ища дома для своих заблудших мыслей, для своих уставших ног, которые истоптали столько вокзалов и незнакомых улиц. Я искал дома, но обнаружил себя в списке мёртвых. Сумасшедшие предположения рождались и умирали в моей голове. Что если список погибших говорит правду, и я действительно мёртв ? Меня спасло только воспоминание о том, что я оставил это имя для обыкновенных людей. Пускай они считают меня погибшим, быть может, человек с этим именем действительно погиб внутри меня под обломками прошлого. Но я зову себя Альберт, и Альберт жив.