Елена Кузьмичёва - Мёртвое море памяти

– Я хочу рассказать тебе всё. – Сказал я, подобно тому мужчине, который нашел меня в поезде, чтобы поведать мне о своем поступке под дыхание спящих пассажиров.

– Заходи. – Сказала она так, как может говорить только она.

И я рассказал ей всё. Я рассказал про пейзажи за окнами поездов, про бегство в никуда, про воспоминания, про всё, о чем я когда-то решил забыть. Я рассказал ей про падающего из окна человека, про девушку под дождем, про ножницы, спасающие от прошлого, про разлинованную проводами тетрадь неба, про снежное поле, про тысячи вопросов, про слова, утонувшие в воде, про самые длинные на свете письма, про город без будущего, про людей, больных жизнью, про свой широкий жест, которым я смахнул со стола таблетки, про скорую помощь, про ключи в рюкзаке, про то, что я жил в том самом доме, где рухнул подъезд, про совпадение, которое спасло меня для того лишь, чтобы я смог сбежать от собственной жизни. Я забыл только одно. Рассказать о причинах своих поступков. Мне казалось, что перед ней я прозрачнее стекла.

Пока я рассказывал, она варила мне кофе. Мне понравилось это, хотя я и не просил её ни о чём. Однажды я уже пил у неё кофе и тогда попросил положить в кружку две ложки сахара. Я ждал, когда она откроет сахарницу, словно важнейшей вехи своей жизни. Несколько секунд мне казалось, что так оно и было. Но Алла не положила в мой кофе двух ложек сахара.

– Тебе нужен сахар?

Этот вопрос был первым подтверждением того, что я придумал Аллу. В голове промелькнула абсурдная мысль, не желающая внимать рассудку: «Она делает вид, что не помнит». Я сказал, что пью кофе без сахара, но это не вызвало у неё и тени удивления. Я по привычке педантично изучал ничтожные мелочи. Ну, что может значить сахар? Я придал значение даже чайной ложке. Идиот.

Я продолжал свой рассказ. Я рассказал ей про девушку с часами, про своё остановившееся и вновь пошедшее время, я рассказал про памятники, про пустой морской горизонт, про девушку с татуировкой, про то, как никто не встречал меня на вокзалах, про слова, которые не смог сказать, про преодоленный страх, про мёртвое море, про безымянные места. И наконец, я произнес самое главное.

– Я нашёл для нас чертополоховое поле.

Мои слова вдребезги разбили минутную тишину, и вместе с ней все иллюзии, что я так трепетно оберегал и лелеял. Я не знал, что иллюзии настолько ненадежны, не знал, что вся моя жизнь настолько иллюзия. Я не знал.

– Для нас? – Полный искреннего недоумения голос и чуть приподнятая левая бровь, карим изгибом лежащая на белой коже.

Я больше не мог сомневаться. Она не слышит меня. Мы сидим на холодных табуретах, между нами белесый с серыми разводами стол и она меня вовсе не слышит.

– Да. – Произнес я, мысленно запрыгивая в поезд дальнего следования.

– Я ничего не понимаю. Альберт? – Вопросительный взгляд незабвенных глаз.

Моим первым желанием было вновь убежать, и теперь уже навсегда. Моим вторым желанием было навсегда остаться.

Сомнения рассеялись. Всё происходящее – всего лишь выдумка, хоть и самая главная в моей жизни. Я всё про нас придумал. Наши разговоры, наше многозначительное молчание, все наши слова, каждое из которых было бесценно, вплоть до предлогов и частиц. Я придумал её незабвенные глаза и её волосы, придумал, как они рассыпались по моим ногам, придумал её мягкие ладони. Придумал наши общие сны. Быть может, именно во сне я гладил её по волосам, держал её за руку, целовал её в лоб.

Я сам наполнил всё смыслом, который знаком только мне, смысл в каждом прикосновении её тёплых ладоней к моей коже, в каждом слове, промелькнувшем в разговоре, в каждом постукивании пальцев по столу, в каждом взгляде. Я придал смысл всему сказанному и придумал за нас всё несказанное. Это только моя выдумка. Выдумка, которая исчезнет, стоит мне только пробудиться ото сна, который я нарисовал акварелью воображения на внутренней стороне закрытых век.

Когда-то давно я ведь уже понял это, и тогда же дал себе слово не просыпаться никогда. Что бы ни случилось. Но я не знал, что проснуться так просто.

Я порывисто встал из-за стола и молча направился к выходу. Я был слишком полон чувством, чтобы говорить.

– Куда ты? – испуганно вскрикнула Алла. – Что я сделала не так?

– Ты знаешь, куда. Ты должна была знать. – Процедил я, обернувшись, и полоснул её по лицу полным презрения взглядом, словно острым кухонным ножом, на котором застыли хлебные крошки. Я сам не понимал, что со мной творится.

– Ну, постой же! – Она тянула у меня из рук куртку, которую я собирался одеть.

– Алла, мне правда пора. Спасибо за кофе. – Сказал я уже спокойнее. Мягко забрав из её рук куртку, я надел её, не застегнув. Потом положил руки ей на плечи, наклонился к самому лицу, изобразил улыбку.

– Пока.

И вышел вон.

Мне представилось, как рушится дом. Как взрывает грохотом ночную тишину. Как выбегают на улицу люди из соседних подъездов, как сигналят машины скорой помощи, как облака пыли оседают на землю.

Слова застывали внутри меня. Время лежало у моих ног грязной лужей с множеством отражений. Память беззвучно смеялась оттуда мне в лицо.

Теперь я знаю, что Аллы вовсе не существует, и задыхаюсь как рыба, не умеющая плавать. Слова душили меня изнутри, как изнуряющая астма. Когда-то я звал её, но она не приходила. Незаметно для самого себя, я перешел на крик. Ко мне стали сбегаться люди. Они стали задавать мне вопросы и заглядывать мне в лицо, которое не выражало ни одной эмоции, только несколько слов, не имеющих значения ни для кого, кроме меня. На нижнем веке левого глаза застыла подобием не скатившейся слезы самая безнадежная и важная фраза. «Никогда не было».

Никогда не было ни Аллы, ни меня, ни даже человека с моим именем, я только неудачная выдумка, гротеск самого себя. Никогда она не слышала моего голоса, а я никогда не говорил, не ухмылялся в лицо памяти, не звал её, не молчал, я просто задыхался в своем собственном безвоздушном мире, который придумал только для того, чтобы совершить в нем медленное самоубийство мыслью, что в стократ мучительней короткой смерти тела. Чтобы задохнуться словами, которые жгли меня изнутри лавой всего несказанного, зная, что снаружи их будут внимательно слушать, но услышать всё-таки не смогут. Никогда не смогут. Сколько бы я ни кричал, сколько бы ни умирал за далеким горизонтом, растворившись в воздухе эхом собственного крика. Но почему?

ПОЧЕМУ?

Лучше всего я запомнил звук закрывающейся двери. Это он, не Алла, досказал мне правду. В конце концов, я просто шел, не разбирая улиц, и слушал, как умирает дождь, хлынувший с небес как будто только для того, чтобы разбиться об асфальт.