Елена Кузьмичёва - Мёртвое море памяти

– Мне всё равно.

– Это очень нужно мне.

– Мне всё равно.

– Тебе не интересно, что я хочу сказать?

– Мне всё равно.

Мой голос набирал силу. Алла нервно разглаживала ладонью складки на простыне, не находя слов, превосходящих мои по силе. Она их так и не нашла.

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

– Да.

Внутренний хохот стих. Ничто во мне больше не сопротивлялось тому, что я говорил. Я хотел избавиться от выдумок раз и навсегда.

– Я хочу умереть. – Слабый ход, отчаянная попытка избежать неизбежного безразличия, которым я ломал её игру, вовсе не испытывая его внутри себя, но уже почти убедив себя в этом. – Я никогда не понимала тебя, объясни мне…

– Что тебе объяснить? Объяснить себя? Мне всё равно, понимаешь ты или нет.

Произнесенная единожды, эта фраза убивает безукоризненно и просто. Но, повторенная много раз, превращает сильный ход в слабый. Ибо как можно кричать о равнодушии? Я сделал это замечание к самому себе в промежутках между своими короткими ответами. Нужно было устранить возможность сомнений, я видел, что она не верит в серьезность моих намерений. Я искал способов сдержать своё экспрессивное равнодушие, а она тем временем продолжала.

– А ты? Что ты знаешь? – неудавшаяся попытка перейти в наступление, вконец загубленная лиризмом сказанного, – Я расскажу тебе… После первой же нашей встречи я перестала вести дневник. Я вела его всю жизнь, с тех пор, как мне исполнилось десять. Я не знала, как описать словами всё, произошедшее между нами – и с тех пор не написала ни слова.

– Мне незачем это знать. – При других обстоятельствах я был бы глубоко тронут столь интимным признанием. Но не сейчас. Я хотел во что бы то ни стало прикрыть наготу своих мыслей.

– Хочешь, чтобы было ещё хуже?

Злые мысли кипели во мне, это был бунт против собственной жизни, против того, что я считал своей собственной жизнью. Алла всегда вызывала бунт, даже если молча стояла рядом. По её щекам текли крупные капли, сливаясь в чёрные ручейки, она прятала глаза, стараясь спрятать от меня как можно больше слез.

– Да, я хочу, чтобы было насколько возможно хуже, – Произнесла она, отвернувшись и опустив глаза в пол, чтобы я не смотрел в её мокрое лицо.

Я знал это. Оказывается, я знал её намного лучше, чем знала меня она. Уйди она после первой же моей просьбы, ещё долго её бы терзала мысль, что она сделала не всё, что могла. Но в её силах было так мало. Я обхватил руками её предплечья, резким рывком поднял с кровати и повел к дверям. Она не очень-то сопротивлялась – знала, что я сильнее. Я выиграл право на правду, захлопнув дверь, едва она перешагнула порог. «Подожди!» – услышал я приглушенный закрытой дверью высокий жалобный голос. Хрустнул замок под поворотом ключа, наступила безвозвратная тишина и, вновь сев на диван, я принялся разглаживать складки на простыни. Я сделал всё правильно. Теперь она точно не придет.

Это был ход против себя, как если бы в шахматной партии ферзь опрокинул собственного короля, обрекая игру на абсурд. Полностью раздевшись, я лег поверх одеяла, отдавая тело на тиранию сквозняка. Низвергнутый чёрный король со звонкими деревянными раскатами катится по наклонной и падает с доски. И вслед ему раздается деревянный же смех шахматных фигур, которые убирают в коробку.

Я закрыл лицо руками, положив ледяные пальцы на закрытые веки. И сразу – тошнота, головокружение, вальс перспектив. Шелково вздымались над распахнутым окном занавески. Проезжавшие за окном машины высвечивали мимолетные геометрические фигуры на тёмно-серых стенах.

Мои мысли были похожи на сломанный калейдоскоп. Я хотел сломать все. Достать с самого дна все сокровища своих затонувших кораблей и превратить их в одно мгновение в ничтожную пыль, внезапно обнаружив, что это только полые куски пластмассы. И смеяться, ломая себе пальцы, вжавшись в прохладный пол вывернутой позой. Смеяться в лицо мнимой смерти этих искусственных пустот, в которых и умирать было нечему. Мне снилось, как я вырезал у себя из груди голубой кристалл и бросал его в море, силясь догнать порывом руки неподвижную линию горизонта. Но в моей груди нет сокровищ. Только упругий клубок вен, артерий и капилляров.

Тысяча мыслей родились и умерли в моей голове, пока я неподвижно сидел на стуле, остановив вектор зрачка на пружине за тонким стеклом настольной лампы. Я чувствовал голыми ступнями глянцевую серость пола и всем телом – обволакивающие потоки пыльного воздуха, что усыпляет лучше любого снотворного. Где-то в застенках сознания молчал мой двойник, вписав себя в ровно очерченный контражуром угол.

Открыв окно, я подставил ладони дождю. Хотелось дышать.

Ломать больше нечего.

Уснуть я не смог. Мне было необходимо обдумать правду, с которой я столкнулся. Закрывая за собой дверь, случайно взглянув под нужным углом, я нашел серебристый отпечаток ладони. Её слезы высохли с обратной стороны моих дверей. Как это странно звучит. Я выгнал Аллу из своей жизни.

Я медленно спускался по лестнице, впечатывая в память каждую ступень. Было пять часов утра. В пролете между этажами рассеянно курил толстый мужчина с мутными выпуклыми глазами. Где-то вдали заманчиво прошумел поезд. Возникло ощущение утреннего вагонного тамбура, прохладного и пропахшего пеплом. Верхние этажи домов растворялись в небе. На лицо незаметно падали легкие капли моросящего дождя. Казалось, что эти капли необходимая часть кожи, они будто прирастали к лицу.

Зачем я так говорил с Аллой? Целенаправленность эмоций разбила проекцию воображаемой спонтанности. Нет ничего, ничего спонтанного. В один из самых тяжелых дней своей жизни я сидел, свесив ноги с подгнившего деревянного моста, потому, только потому, что вся моя жизнь вела меня к этому событию. В этом столько же плохого, сколько хорошего. Нисколько. Это просто факт свершающейся жизни, которая – благодаря божественной игре случая – продлилась до этого момента, собрав воедино мозаику ничтожных, мелких обстоятельств. Крохотный сектор разума отметил жестокую, отрезвляющую логичность происходящего, и тут же погиб под острием мимолетного впечатления.

На поручень автобуса легла грязная, вязкая рука с обгрызенными ногтями и гадкой чернотой под ними. Я инстинктивно отодвинул правую руку, левой проведя по серому драпу пальто. Безуспешно стирая с себя грязь чужого прикосновения.

Остановка в лесной зоне, уходящей в разорванную перспективу поворота, заставила меня покинуть автобус раньше задуманного. На самом деле, моя брезгливость оказалась сильнее необходимости добраться в пункт назначения. Сколько простоты, сколько лежащей на поверхности логики, опрокидывающей интуицию со всеми её предчувствиями, символами, смутными ощущениями.