Алиса Ганиева - 14. Женская проза «нулевых»

Мама говорила: «Заведи собаку, я не возражаю». Некоторое время назад меня эта идея очень воодушевляла. Я даже книгу купила с разными породами, выбирала, советовалась. У нас никогда не было собак. Надо кормить щенка четыре раза в день, гулять утром рано в мороз и дождь, а потом еще днем и вечером. И самое главное: уходя на работу, оставлять его одного. Совсем одного. Вряд ли он сможет придумать себе виртуальных хозяев, сидящих в соседней комнате. Не завела. «Ну, кота…» Одинокая женщина с котом, фу… Буду коллегам рассказывать, как у меня кот ел, как спал. И все будут думать – да, вот одинокая Нина Иванова, ей больше поговорить не о ком. Отказалась и от кошки. Канарейки, хомячки и рыбки были отвергнуты по соображениям отсутствия интеллекта и бесполезности для общения. Поэтому я – одинокая женщина с кактусами.

Кактусы создают минимальную иллюзию семьи, требуют хоть и редкого, но ухода, подкормки, поливки. Ночью они видны мне с дивана, закрытые на подоконнике маминым тюлем, но хорошо освещенные уличным фонарем. Стройные и коренастые, ушастые и разлапистые, они, мне кажется, исполняют в темноте особый кактусовый танец – менуэт или мазурку, сцепившись колючими зелеными конечностями. Маме милей фиалки, но зато мои племянники Нюся и Димыч от кактусов без ума. Они клеят на них бумажные рожицы – глаза и улыбки, переставляют в причудливые позы, раскладывают разноцветные камушки и заселяют в горшки пластмассовых динозавриков. Хотят, чтобы тетке было веселее.

Мне веселее. Мне ужасно смешно смотреть на этот пыльный доисторический мир на окне. Рядом в книжном шкафу на видном месте лежит папка с рисунками и стоят самодельные подарки, которые ребята успели понаделать для меня в садике и начальных классах. Они сейчас редко приходят: Димыч забегает раз в неделю между школой и бассейном «похавать бабулиного борща», а Нюся, которая на следующий год вообще заканчивает школу, – и того реже. Я имею полное право по вечерам отдаваться сантиментам, перебирать пластилиновых зверей и рассматривать карандашные рисунки с корявыми подписями по нижнему краю. Вспоминать, как я забирала их малышами из садика и они тащили в нашу с мамой и так захламленную квартиру горы поделок и кучи рисунков на плохой желтой бумаге.

Если бы я могла иметь детей, то наверняка давно бы вышла замуж. Ну, хотя бы за Вовку Колбасова, который был влюблен в меня с пятого по восьмой класс, а потом еще десятый и первый курс. Или за Петю Миронова, который однажды не поехал в Москву, чтобы провести со мной выходные. Или еще за кого-нибудь. Вышла бы, как положено, с фатой, кольцами и праздничным столом в ресторане, как было у моей сестры. Но у меня внутри такая ситуация, что беременность исключена, а соответственно, исключена и свадьба. Встала бы во время застолья какая-нибудь пьяненькая бабушка со стороны жениха сказать тост за будущих деток. Пришлось бы всем деликатно промолчать и выпить. Я так и представляла, как буду стоять дура дурой в белом платье с бокалом в руках…

Все мои бывшие ухажеры теперь переженились. Я с ними вовремя рассталась, или они со мной. Моя правильная мама старалась вырастить из меня честную пионерку. Я не умею врать. Я даже правду говорить не умею, лучше всего у меня получается молчать. Мне представлялось подлым скрывать от юношей, которых угораздило со мной познакомиться, факт моего бесплодия. Дефект, изъян. Я считала, что нельзя начинать серьезные отношения (а для меня они все были серьезными) с вранья, человек будет надеяться… Через некоторое время я пришла к выводу, что отношения вообще лучше не начинать. Да и как каждому рассказывать, что у меня не может быть детей, на первом свидании? Как-то нелепо, что ли? Вовка Колбасов, например, узнав от своей мамы, честно сказал, что это его не колышет, но звонить перестал. Может быть, мама отсоветовала.

В университете я училась на биофаке, еще более женском факультете, чем исторический или филфак. Молодые люди в группах попадались единичные, и их востребованность накладывала нехороший отпечаток. У меня, конечно, поклонников не наблюдалось, только на последнем курсе достался от подруги молодой человек. Они расстались, и требовалась жилетка излить тоску. После задушевного разговора под бутылку портвейна мы оба расчувствовались. Я, выполняя обязанности «жилетки», оказалась с ним рядом на диване, а дальше всё понятно. Сережа его звали. Он стал моим первым мужчиной, я хорошо помню его лицо, небритый подбородок, глубокие ямки над ключицами. Помню свою минутную панику сопротивления и решение оставаться пионеркой: «Сережа… подожди… я должна сказать тебе. У меня детей быть не может…»

Он этим словам обрадовался, мой неожиданный принц: «Ну, Нин, хорошо, нам же не жениться, а того… переспать только».

Мне было очень больно тогда. Как будто с разрывом этой пресловутой девственной пленки, которой я и не дорожила, мне надорвали что-то важное в душе. Я-то уже успела так его пожалеть! Почти полюбить. А он, получается, вторгся грубо и бесцеремонно – переспать. Я-то хотела именно жениться и предупредить на всякий случай… С Сережей я больше не встречалась, отдала его обратно подруге. Теперь я встречаюсь с Аркашей, он мой второй мужчина, вроде как муж, иначе не лез бы сразу с порога в ванну и не ронял бы там разные пластмассовые и железные вещи. С другой стороны, если бы он был муж, я не кричала бы сейчас под шум воды, опасаясь, что он услышит.

Я люблю тебя!

Скажу. Я бы не стала, но сегодня я знаю, что говорю. Я расскажу ему про Вовку Колбасова и про того, первого. Про больницу и про детей, которых у меня не будет. А он пусть думает. А если не придумает ничего, пусть тогда уходит совсем и забирает с собой музыку, которая с некоторых пор всё время играет у меня в голове. То скрипки, то рояль – старый, дребезжащий, со скрипучей педалью, слышно, когда нажимают. Хлопает дверь ванной, на секунду наступает тишина, мой рояль стихает тревожно где-то на басах. Барабанная дробь: сейчас скажу. Я скажу: «Аркаша, ты знаешь…» Или нет, не так, я скажу: «Давай поженимся, только…» Нет. Я начну так: «Аркаша, мы так давно знакомы, и я…»

Он шлепает тапками, как всегда, они ему сильно малы. Надо бы давно купить новые, я даже не предполагала, что у него такой большой размер ноги. Так, не отвлекаться! Я беру сковородку за ручку, как пистолет, рука дрожит, сейчас, сейчас… Господи, какой он смешной в мамином халате! Он всегда его надевает после ванной, а я никогда ей об этом не говорю.

– Тебе с хлебом, Аркаш?

Нас у мамы двое, сестра на три года старше и я. Сестра вся состоит из выпуклостей и изгибов. И имя у нее такое же – из круглых букв и загогулин: Ю‑ли‑я, а мое имя ровное, худое и длинное – Ни-на. Сестра по жизни катится, подпрыгивая круглой буковкой «Ю» по горкам и ямкам. Скок-скок. То она инженер, то уже бухгалтер. То у нее один муж, а то теперь уже третий. Один ребенок, другой ребенок – отпочковались и запрыгали вслед за мамой с кочки на кочку. Она всегда в сомнении, в поиске, в новых начинаниях и задумках. Постоянно учится и переучивается. То на водительских курсах, то на танцах живота. В выходные никогда неизвестно, куда ее понесет воображение. Например, в субботу она тащит всю семью на машине за двести километров смотреть усадьбу какого-то графа, а воскресенье уже собирает компанию на ночную дискотеку или на мастер-класс по кулинарии. Ни минуты покоя, остановка запрещена. Каждую минуту своей жизни она что-то делает, двигается: поправляет юбку, переставляет чашку на столе, застегивает сыну пуговку. Пьет чай и пританцовывает ногами под столом. Снимает с мужа пылинку, курит. Даже курить она не может спокойно, она сначала смотрит на сигарету, крутит ее пальцами, поджигает, затягивается, смотрит на дым, разгоняет его рукой, придвигает пепельницу. Мама рядом с ней может спокойно выдержать минут тридцать, я тоже. Тем больше я по ней скучаю, когда мы долго не видимся.