Алиса Ганиева - 14. Женская проза «нулевых»

– …но ты сказал ей: «Мама, не лезь, это мое личное дело»…

Дима вышел из кухни.

– Ну хорошо, а друзья у меня есть?

– Ну есть, – как-то неохотно призналась Лиза. – Один.

В тот же день друга привели на очную ставку. Это был алкоголик Гриша из соседнего дома, ничем не примечательный, но симпатичный и легкий в общении. Дима стал выпивать с ним по субботам.

– Выжимай сцепление. Первая передача. Чуть-чуть газа – да не дави ты так, чего она у тебя ревет? Вот… Теперь пла-авненько отпускаешь сцепление…

Машина запрыгала на месте, истерически забилась в конвульсиях и в очередной раз заглохла.

Геннадий Ильич вытер со лба пот.

– Слишком резко бросил сцепление. Еще раз давай. Да заведи ты ее сначала, еб-т…

Через неделю «восьмерка» стала немного покладистей. Через месяц полностью покорилась.

На Садово-Самотечной подсел Пассажир, Отправляющий SMS . На проспекте Мира – Женщина, Обиженная Жизнью (резкий хлопок дверью, губы поджаты, суровый и отрешенный взгляд в окно, гробовое молчание). От ВДНХ до Нижней Масловки Дима вез Очень Нервную Женщину («Закройте окно. Выключите печку. Перестраивайтесь в левый ряд. На третьем отсюда светофоре налево. Уже пора перестраиваться в левый ряд. На втором светофоре налево. Нам нужно в левый ряд, понимаете?! Аккуратно, там сзади машина. Левее. На следующем светофоре – налево. Сейчас – налево! Ой, там бабушка дорогу переходит! Осторожно, вы чуть в него не въехали! Так, тут то ли направо, то ли налево…»).

На Нижней Масловке проголосовала еще одна. По виду – тоже Нервная. По крайней мере, при ней был огромный пакет из жесткого полиэтилена, в котором лежало еще пять-шесть пакетов, и Дима, поежившись, представил, как она с мучительным шуршанием будет всё это туда-сюда перекладывать на протяжении поездки.

Дима не любил свою работу. И пассажиров тоже не любил.

– На Курский вокзал.

– Скока? – привычно поинтересовался Дима, покосившись на пакет.

– Сто? – нерешительно предположила Нервная.

Дима окинул ее мрачным взглядом и сделал вид, что трогается.

– Сто пятьдесят?

Дима слегка надавил на газ.

– Двести? – продолжала гадать девушка.

Дима снял ногу с газа и молча уставился на нее.

Симпатичная, рыжее каре, светло-карие смеющиеся глаза. Просто ради эксперимента сказал:

– За двести пятьдесят повезу.

– Хорошо, – покладисто согласилась Рыжая.

Она поставила пакет на пол и сидела совершенно спокойно. Смотрела в окно. От нее пахло какими-то пряными дорогими духами, чуть сильнее, чем нужно, но всё равно приятно. И как-то очень знакомо.

Дима принципиально не разговаривал с пассажирами ни о чем, кроме денег и маршрута.

– Встречаешь кого-то? Или уезжаешь? – зачем-то спросил, уже подъезжая к вокзалу. Немного более фамильярно, чем собирался.

– Уезжаю. Домой, в Ростов-на‑Дону.

Дима вцепился в руль и затормозил в нескольких сантиметрах от ехавшей впереди «Волги».

– Приехали, – выдохнул он, – денег не надо.

– Правда? – счастливо улыбнулась Рыжая и вдруг обняла Диму, прижалась всем телом, обдав своим пронзительным, сладким запахом. – А вы приезжайте к нам, в Ростов-на‑Дону!

– Может, телефончик, – получилось какое-то сдавленное кряканье.

– Конечно! Ручка есть?

– Ручка есть. Но нет бумажки… – испуганно сообщил Дима.

– Да ничего, давайте ручку, я вам на обратной стороне билета напишу.

– Билета? – тупо повторил Дима. – А как же вы доедете? До Ростова-то на‑Дону?

– Да этому билету уже месяца два, – снова улыбнулась Рыжая.

Быстро нацарапала номер, аккуратно свернула билет вчетверо и просунула его в Димину влажную пятерню. На пару секунд задержала свою руку на его руке. Потом наклонилась прямо к его уху; рыжая прядь щекотно скользнула по Диминой щеке.

– Приезжайте, не пожалеете.

– А что, и приеду! – неуклюже подмигнул ей Дима на прощание.

Еще с полчаса поколесил по городу, но клев закончился. Дима двинулся в сторону дома, к «Аэропорту», метр за метром протискиваясь вперед по парализованной Ленинградке, привычно мучая ногой сцепление. В машине стойко воняло бензином, сухим горелым ветерком из обогревателя и едва ощутимо – сладкими духами Рыжей.

А что. Он вернется на Курский, поставит где-нибудь машину, купит билет на ближайший же поезд и махнет в Ростов-на‑Дону. Прямо сейчас. На уикенд. Почему бы нет? Жене позвонит, наплетет чего-нибудь.

– …верхняя полка. Отправление в 18:45, прибытие в 14:32 , –совершенно убитым голосом сообщила кассирша. – Берете?

– Беру.

Сердце оглушительно стучало в ушах, частыми счастливыми судорогами толкалось в горле, нетерпеливо подергивало за кончики пальцев. Дима рывком закатал рукав, чтобы взглянуть на часы, неловко толкнул кого-то в очереди.

Часов на руке не было. Денег тоже: кошелек бесследно исчез из внутреннего кармана куртки. И ручка. Чуть не плача, Дима развернул билет с телефоном Рыжей. «123456. Придурок».

– Мужчина, вы берете билет? – взвыла кассирша.

Дима молча отошел от кассы.

У нее никогда не было ни прыщей, ни ушибов, ни царапин, ни аллергической сыпи.

От нее никогда не пахло потом. Или вообще чем-то человеческим. Только лаком, или жидкостью для снятия лака, или шампунем, дезодорантом, стиральным порошком, кремом, гелем. Средством для мытья посуды. «Орбитом» без сахара. Иногда даже резиной. Иногда даже палеными проводами. Но не потом. Не поношенной женской домашней кофтой.

От новой одежды она забывала отпарывать ценники и ярлычки. Так и ходила неделями, пока Дима не сдирал их раздраженно сам.

Что его жена и тесть не жулики, Дима понял уже после нескольких дней семейной жизни. Потом появились другие версии – оборотни, роботы, инопланетяне, – но тоже были отвергнуты.

Родственники отбрасывали совершенно нормальную, темно-серую тень. Дима был вынужден это признать: проверял много раз.

И, кажется, на их телах не было подходящих отверстий, куда можно было бы вставить ключик.

Но о чём они шептались, когда он был в другой комнате, Дима не знал.

Билет с «телефоном» Дима спрятал в машине. Почти каждый день, перед тем как идти домой, он вытаскивал его из бардачка и внимательно рассматривал. Сначала читал надпись «придурок», несколько раз. Потом переворачивал обратной стороной и читал: поезд № 99/100 «Атаман Платонов», 4 ноября, Москва – Ростов-на‑Дону, отправление 18:45, прибытие 14:32, Лошадкин. Это был его билет – обратный, тот что исчез вместе с бумажником два месяца назад по дороге в Москву.

Накануне Нового года Геннадий Ильич доказал свою целиком и полностью земную природу. Он умер. Продемонстрировав чисто человеческую уязвимость и беспомощность.

Он умер как раз по дороге к ним. Чтобы немного срезать, Геннадий Ильич пробирался под окнами. Острый ледяной сталактит провисел, присосавшись к крыше, больше месяца, и уже много раз начинал таять, сочась ледяными каплями, и много раз застывал вновь – пока, наконец, не дождался именно этой оттепели и именно этого прохожего. Чтобы проломить ему череп и полностью растаять уже там, внутри, в остатках человеческого тепла.