Евдокия Турова - Спасенье огненное (сборник)

– Чё отец Дементей творит?! Давай вотяков спасать! Две деревни покрестил. Те вотку варить не стали, мо, бесов тешить не станём. Нам на чё таки вотяки? Его сколь просили: к вотякам не лезь! Одно свое, идет спасать, и все. Мужики все хрестьяне теперя, дак это делу не во вред, оне как пахали, так и пашут. Живые зато. А вотяки нам надобны такие, как есть. Хоть бы и с бесами. Одне сгниют, други придут. Нам чё? Из Новгорода его изгнали, дак и тутока с им никакого сладу нету.

– Выгнали из Новгорода, да, может, и сана лишили, да и был ли сан? Мало ли чё сказыват! Он ишо сказыват, мол, Бог-от неведомо када на землю придет. А, мол, Анчихрист-от ране его пришел. Полную, мо, власть имат. Везде, мо, этот Анчихрист и слуги его, бесовья-те. И надо, мо, от мира огораживаться, от бесов обороняться. И сам бесов етех видел везде, и других учил.

– Из Хлынова-то он ведь как ушел? Грех, мо, бесовское зелье варить, язычникам возить, ихные блюда – басурманские, и все тако протчее. Все тутока бегал, кричал, мо, греховные у вас тутока прибыля. Бесом добытые. Ему и наказали: иди, мо, отче, и далеко иди. Пущай мужикам наказыват про то, что зельё бесовское. Дак он, вишь чё, за вотяков взялся.

Где сгинул странник и кто к этому причастен, неведомо. Может, даже и хлыновцы пришибли где, чтобы вотяков не крестил. Но за пролитую кровь христианскую на вотяков указали, и в веках еще неоднократно укажут.

Так, значит, размышляет Эльдэнэ, на все про все ушло сколько времени: недели две на уборку и проращивание. Месяц на брагу, дня три на изготовление вотки. Все. Конец лета, вода в реках мелкая, никто сюда не подойдет. Вотку собрали, сейчас до зимы Камой вполне успеют развезти. И знакомый Эльдэнэ шаман получит вот эту самую вотку. И отдаст серебро.

Тур пахал целыми днями, вздымал пашню могучей сохой. Лошадей менял: уставали лошадки. Поля небольшие, взяты под пашню южные склоны, но подобрано так, чтобы было некруто: вода скатится. После ржи на то же поле еще и репу посеяли! Эльдэнэ послали кидать семена, поскольку больше он ни на что не годился. Ни один мешок, легко вздымаемый Онькой, он не мог даже пошевелить. Мельник еле успевал поворачиваться на мельнице. Онька ворочала мешки наравне с мужиками. Народ тащил и тащил рожь на мельницу.

Дивился Эльдэнэ этому народу мужицкому. Много он где бывал, везде люди разные. Есть и крупный мужик, есть и мелкий, есть побогаче, есть и голытьба. А тут такие все, будто их сквозь сито сеяли и отобрали самый крупняк. Мужики здоровенные, как ровно столбы, бабы такие же. Не иначе как набрали их хитрованы новгородские, насулили жизни хорошей. Про то, откуда пришли, все помалкивали, а кто и забыл, а многие и не знали, как их земли назывались. Если князь какой сидит и называет земли своими, так это еще не значит, что простые смерды ведали, что их земля называется такое-то княжество. Как реки, речки, озера и деревни называются – это помнили, порой переносили с собой сюда. А так, чтобы князя своего помнить – да на что он им сдался, князь-то? Хоть что он себе думай.

Мельников тятя, сказывали, сюда уж вовсе под зиму пришел. А зима ранняя пала в тот год, да сразу с морозом. Так он медвежью берлогу нашел, заколол ли копьем медведя, руками ли придушил, токо в этой берлоге и зимовал, шкурой укрываясь. Сколь-то сухари были, да медвежье мясо. Вот такие мужички тут живали. Но что интересно, никуда тот мужик даже ночевать проситься не стал. Тут никто никого чужого Христа ради не пустит. Нищих да убогих не видать. Не жалостливый народец, нет. И его, Эльдэнэ, турнут по осени взашей. Ну, вроде как, иди, парень, нам тебя зиму не прокормить. Ты корму не оправдывашь! Так мельник и ворчал время от времени. Пора было уходить.

Вопрос: куда уходить? Тут, в деревне, он много понял, нашел самое главное: кто вотку делает, кто ее берет. Где-то должно быть такое поселение купеческое, где вся ихняя головка. Где все это собирают, отправляют и расчет ведут. Уж раз он тут оказался, надобно до самого основания все разузнать. До зимы далеко, кое-что успеем. А под зиму в Москву бы надо отправляться. Тоже еще вопрос: как? Ну, Бог даст день, даст и пищу. Уйти? В колебаниях Эльдэнэ провел несколько дней, но тут опять случай подвернулся прямо под ногу.

Рожь посеяли, Тур решил заглянуть в Слободской посад, чё тамока ноне деется, какой расклад. А заодно подороже продать хорошего жеребчика. В деревенском деле трудно с жеребчиком: норовист, горяч. Нужны смиренные кобылки да мерины. Жеребец нужен был только кобылу обгулять. За лето в ночных кобылки обгулялись, жеребчика лишнего можно и продать. В Слободах, мол, именно жеребчиков ценят. За резвость. В тройки запрягать. Так говорили промеж собой Тур и мельник. Эльдэнэ Тур забрал с собой. Проку от него в деревне все равно никакого, чем тут проедаться, пусть в слободах поробит. А и там толку не окажется – да и ну его! Пусть к Ряпе идет, если тот живой еще.

Уже совсем было и ехать собрались, да задержка вышла. Прибежала соседка Федосья с криками и плачем. Вотяк, мол, на ихных воротах повесился, мужики, помогите, ворота надо срубить и утащить. Тунь вылупился недоуменно, мельник сплюнул со злости, но пошел. Сено завозили, ворота стояли настежь, вотяк уловил момент, прибежал и на перекладине повесился. Чё повесился – кто его, вотяка, знат. Вотяк, если на наших обидится, придет и на воротах повесится, чтобы обидчику навредить. Он ведь как думает, вотяк-то? Раз меня обидели, повешуся, стану заложной покойник. Не живой, не мертвой. Буду возле вас бродить невидимо. Вот ужо тогда наплачетеся, ужо я вам покажу!

Никто из соседей не помнил, какое слово и кому из вотяков обидным показалось. У нас така речь, у их друга, иной раз вовсё ничё ни к чему пообидятся, озлятся. Может, кто чё и сказанул: Вотяш, чё хромаш – глаз болит? – дак мы и про себя чё только не сказывам, и чё, разе кто на воротах повесился, как етот вотяк? И кода успел, ворота сроду поло не дярживали… Ворота пришлось срубить, четвёро мужиков перкладину вместе с болтающимся на ней худеньким вотяцким мужичком уволокли к его деревне и поставили возле.

Тронулись в Слободу. Мельник поехал вместе с ними, говорит, зайдем тут по делам в Караулы. По дороге заехали в татарскую деревню Караулы. И хоть бы тебе чего, выбежали татарские мужики, одетые, как наши, только рожи татарские. Вытащили тюки чего-то, набросали на телегу, рядном закрыли. Мельник ушел в юрту, стоящую рядом с избой. Тунь не снисходил до разговоров со своим никудышным помощником.

Эльдэнэ недоумевал: что такое могли давать русским татары? Везде и всюду на русских землях они только брали. Уж он приглядывался-приглядывался – ничего понять невозможно. Похоже на сапоги из кошмы, татарские сапоги. Так стопой и сложены. Но где подошва видна – огромадная подошва-то, на кого та кие сапоги ладят? Накидали еще в рогожном куле солонины – ободранные туши бараньи. Мельник вышел из юрты, никто из татар его не схватил, никто кланяться не заставлял. Татарове ему до подмышки. Зашел поговорить, поговорил и вышел. Татарчонок привел за рога упирающегося барана. Накинул мельник барану веревку на рога и пошел себе обратно, наказав Туню на телегу не садиться, а идти рядом. Ноги-те не сомнешь!