Юлия Лешко - Мамочки мои… или Больничный Декамерон

– Нет, просто ребенок некрасивый будет.

Еще одна мамочка, экономист Шустова, тоже не готова была наобум доверять стилизованным под фольклор приметам:

– Ерунда. И вообще: что это за примета? Примета – это когда старинное что-то, а ты говоришь про кино… Смешно просто. Это как некоторые через высоковольтные столбы не ходят, знаете, с опорами такие, говорят – «чертовы ворота». А какие они «чертовы», если они электропровода держат? Юмор.

Васильевой не хотелось сдаваться:

– Ну не кино, мало ли что страшное бывает.

Четвертая мамочка, голубоглазая, чернобровая, в бирюзовом хиджабе, неторопливо очищающая ножом яблоко, произнесла, чтобы просто поддержать разговор:

– Угу, крокодил…

Фамилия мамочки была Аль Катран, и получила она ее от мужа-сирийца. А имя Лариса ей дали родители-белорусы, знать не знавшие, что их дочери в двадцать один год на роду будет написано принять мусульманство, выйти замуж за сирийского студента и родить ему троих детей…

Похожая на Кармен до увольнения с табачной фабрики, яркая Дороганова и тут не упустила возможности подточить зубки и заострить язычок:

– Во, точно, соседка моя, Анжела Леонидовна. Никакого крокодила не надо. Тот еще монстр… Я заметила: если с утра Леонидовну встретишь – удачи весь день не будет. Не приведи господи.

Экономист Шустова сходу подкинула конструктивную идею:

– А ты ей навстречу с пустым ведром! А?

Васильева, затеявшая интересный разговор, упускать инициативу не хотела:

– А вот беременную встретить – всегда хорошая примета. Хоть с ведром, хоть без ведра. К прибытку!

Шустова легко рассмеялась:

– Да, неувязочка… 2:1 в пользу крокодила!

Мамочка Винникова сидела на кушетке с натянутым на животике халатом, в белоснежных носочках. На лице у нее было написано радостное смятение. Все девять месяцев ожидания, как в песочных часах, стремительно истекают. Счет пошел на минуты…

Вера Михайловна сняла перчатки, бросила их в емкость с дезраствором. Она видела, как просветлело пестрое от веснушек круглое личико Винниковой. Совсем, совсем с другим лицом – бескровным, с искусанными от боли губами – привезли эту женщину глухим ноябрьским утром, и встревоженный муж все тер глаза, то ли борясь с недосыпом, то ли стирая слезы. И вот…

– Ну вот, видите, как все замечательно? Кесарево мы планировали на среду, а мальчик ваш сам сегодня решил родиться. Так что сегодня будет его настоящий день рождения, а не назначенный, как вы выразились.

Винникова махнула рукой и стала осторожно, по выработанной уже привычке, подниматься:

– Ой, господи, да мне уже все равно – назначенный или нет… Лишь бы все хорошо. Я так боюсь, Вера Михайловна…

Вера Михайловна покачала головой:

– Все, не надо больше ничего бояться. Малыш сейчас боится вместе с вами. Настраивайтесь на хорошее… А трус… не играет в хоккей!

Мамочка Винникова прыснула:

– Ой, Вера Михайловна, не смешите меня… У меня фантазия богатая. Мне сейчас только клюшки не хватает…

Вера Михайловна, которая и сама очень любила «смеяться, когда нельзя», невольно улыбнулась, представив пузатенькую Винникову почему-то на воротах, в каске со щитком, в стеганых наколенниках… Хм, да. «Надо бы серьезнее, Вера Михайловна», – сама себе мысленно строго наказала Вера, чтобы погасить смех, а вслух спокойно сказала:

– Сейчас вас Света проводит в процедурный. Будем готовиться.

Когда Винникова вышла из смотровой, Вера Михайловна еще несколько секунд стояла неподвижно, а потом пошла в ординаторскую: там у нее была назначена другая, не такая приятная встреча…

Вера Михайловна едва успела сесть за стол, как дверь открылась и в нее вошла молчаливая девушка из тринадцатой. Та самая, о которой сигнализировала бдительная Елена Прокофьевна. Гестационный сахарный диабет, шоколадка на тумбочке, коньяк на полу и… взгляд в никуда…

Вера Михайловна повернула к ней голову.

– Вы меня вызывали, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла Берестень. Голос у нее оказался низкий, с едва заметным металлом. Готовности общаться в нем Вера не услышала.

– Не вызывала, а приглашала, – мягко уточнила Вера Михайловна. – Садитесь.

Вышла из-за своего стола, подошла к дивану, жестом пригласила Берестень сесть рядом. Та села с очень прямой спиной, как кол проглотив. Стараясь не замечать холодного лица собеседницы, Вера Михайловна обратилась к ней спокойно и доброжелательно:

– Я хотела с вами поговорить, Светлана.

Берестень не двинула ни рукой, ни ногой, и в лице ничего не переменилось, но Вера Михайловна почувствовала, как она напряглась. Что-то в этой молодой женщине мешало Вере взять доверительный тон. Она почувствовала: до Берестень не достучаться. По крайней мере, сейчас.

Первая фраза никак не приходила в голову: «Как вы себя чувствуете?» или «Что у вас случилось?» И это после того, как на обходе Берестень не проронила ни слова, а потом Прокофьевна пролила коньяк?… М-да. Совестить Светлану, наверное, бесполезно: у нее сейчас весь мир виноват, а она – всего лишь жертва… Может быть, есть и в этом доля истины. Только вот крохотный теплый безымянный комочек ни в чем не виноват. И защитников у него, кроме Веры Михайловны, кажется, нет.

Вера решила обойтись без душеспасительных бесед, а просто, с места в карьер, рассказать, о чем она догадывается даже без «признательных показаний» нарушительницы больничного режима…

– Я так понимаю, Светлана, что ребенок для вас нежеланный и вы избавитесь от него так или иначе…

Ни слова в оправдание. То самое молчание, которое называется «знак согласия». И еще упрямо сомкнутые губы и взгляд, направленный себе на колени. «Вот и все ясно», – подумала Вера Михайловна. Все, можно не тратить время на увещевания и уговоры.

– В общем, вот, что я хотела вам сказать. Во-первых, пока вы находитесь в отделении, ответственность за вас несут медики. Отсюда – требования соблюдать внутренний распорядок. Это я об алкоголе. Второе. Выкидыша на этом сроке у вас уже не будет, даже если вы будете пить коньяк на завтрак, обед и ужин. И если будете передвигать свою кровать с места на место и поднимать тумбочку. Это я вам для сведения говорю. Итак, выкидыша не будет, а будут преждевременные роды. И мы обязаны будем спасать ребенка. Таким образом, все ваши… манипуляции приведут только к тому, что ребенок родится… не совсем здоровым. Рассказать, что будет дальше?

Берестень резко отвернула голову:

– Я ничего не хочу знать.

Но Вера Михайловна уже решила не жалеть эту женщину. Хотя бы потому, что та не жалеет своего нерожденного ребенка. Кто-то же должен быть на его стороне. Даже если этот «кто-то» – чужая женщина, от которой его отделяет целый космос – материнское чрево.