Тамара Кандала - Такой нежный покойник

Лёшка молчал.

С Корой вдруг случился приступ удушья, она схватилась двумя руками за горло и, приоткрыв рот, как рыба, выброшенная на мелководье, пыталась вдохнуть струю воздуха. Ей с трудом удалось раздышаться.

Она вцепилась руками в край стола и буквально зашипела Лёшке в лицо:

– Мы все, придя в театр, попали на бойню. На нашу родную, советскую, – за Родину, Сталина, Величие, Вставание с колен и прочую дрянь. Бойня, непрекращающаяся. Стадо баранов, от которых НИЧЕГО не зависит, жизни которых НИЧЕГО не стоят. Вот что было самым страшным во всём этом кошмаре – УНИЖЕНИЕ. Ни то, что мы испражнялись все вместе – мужчины, женщины, дети – в оркестровую яму, ни даже страх смерти, а унижение личностное, понимание, что ты пешка в чужой игре и тобой пожертвуют при первом же удобном случае. Что и произошло. Факт спасения остальных – случайность. Не благодаря, а ВОПРЕКИ. Понимаешь? – Голос её с шёпота перешёл на утробный хрип. – Они, начав штурм, готовы были пожертвовать всеми нами, только бы ДОКАЗАТЬ. Что?! – Хрип перешёл в придушенное всхлипывание, в котором слышались нотки едва сдерживаемой истерики. – Их правду в войне? Распиленные под неё миллионы? Комплексы дворовой шпаны, волей случая поставленной на вершину власти этой несчастной страны? МОЕЙ страны! Родины-уродины, где моей и другими жизнями без нашего ведома, по своему усмотрению распоряжается банда воров-проходимцев, возомнивших себя сверхчеловеками? Ненавижу! Как же я их ненавижу! – Последние слова она выкрикнула почти в беспамятстве.

На них уже давно оборачивались немногочисленные посетители ресторана. Из кухни посмотреть, что происходит, вышли хозяйка с мужем. Все наблюдали сцену в полном безмолвии.

Кора наконец затихла и, не поднимая глаз, начала судорожно заглатывать еду. Бессмысленно тыча вилкой во все тарелки подряд, она отправляла в рот всё, что ей удавалось на эту вилку подцепить. Как если бы, вывернув наизнанку всё своё существо этим смертельным монологом, она пыталась заполнить чем-нибудь хотя бы свой желудок. Через несколько минут, запечатав рот двумя руками и согнувшись пополам, она выскочила из-за стола и, едва успев добежать до туалета, вывернула всё съеденное в унитаз. Как ей показалось, вместе с развороченными внутренностями.

Вернувшись, она влила в себя залпом бутылку нарзана и, уложив лицо в ладони, уставилась сухими глазами на Лёшку.

И такая в них была безнадёжность и вселенская тоска, в этих любимых глазах.

– Ну… и что теперь? – выдавил он наконец из себя.

– Типичный вопрос типичного интеллигента.

– Предположим… И всё-таки…

– Я из этой ублюдочной страны уезжаю.

– Отличное решение. Революционное. Может, и всему остальному населению уехать? – Выпитая водка и воспалённо работающее сознание подогревали сарказм. – Маленькая проблема в том, что его, этого населения, почти сто сорок миллионов.

– Я за население не отвечаю. Я отвечаю за себя. И не собираюсь ждать, когда здесь всё с треском развалится и шакалы пожрут друг друга. Не хочу участвовать в этой страшной кровавой свалке ни на чьей стороне. Я не могу здесь жить физически. У меня здесь всё, понимаешь, ВСЁ вызывает рвотный рефлекс, как та оркестровая яма, наполненная испражнениями несчастных.

– У тебя посттравматический синдром.

– Возможно. И я хочу от него как можно скорее избавиться. И не заполучить его вновь где-нибудь за соседним углом. А то ко мне теперь каждое утро Родина лично в окно заглядывает – своей страшной мертвецкой рожей с проваленным носом, а не «светлая и могучая». Я поняла, что всю жизнь прожила, от неё уворачиваясь. Поэтому решила воспользоваться данными мне природой преимуществами, чтобы попробовать начать нормальную жизнь в нормальной стране.

– Что это значит?

Он уже, конечно, всё понял и вопрос задал чисто формально. Тем более что в какой-то момент, когда она закрыла лицо руками, скрывая непрошеные слёзы, он заметил на безымянном пальце правой руки тонкое, переплетённое из трёх сор тов золота кольцо.

– Это значит, что я выхожу замуж. И уезжаю.

Удар был наотмашь. Лёша изо всех сил постарался сохранить спокойствие. И справиться с подскочившим в горло сердцем.

– Как?! Вот так? Без любви? Замуж, только чтобы уехать? А как же твои принципы?

– Ну почему же без любви? Он меня любит. Живёшь же ты в браке без любви. И ничего. Оправдываешь себя чем-то. Ну и я найду, чем себя оправдать. Возможностью достойной жизни, например. Это не так уж и мало. А уважение в нашем возрасте тоже дорогого стоит. – Она, проглотив ком в горле, каким-то отчаянным жестом поднеся стопку ко рту, сделала большой глоток водки. – Нарожаю детей, обзаведусь живностью, благо у него дом большой. Рядом будут мама и сестра… – Она поперхнулась, закашлялась, и из глаз потекли явно непрошеные слёзы. – Извини, – сказала она, утерев их каким-то беспомощно гордым мальчишеским жестом. – Это с непривычки, я впервые взяла в рот алкоголь с… тех пор.

– Значит, меня ты больше не любишь? – Лёшка не хотел задавать этот вопрос, он вырвался сам по себе.

Кора уткнулась взглядом в стол. Потом медленно подняла тяжёлые, набрякшие слезами веки, залив своими огромными, ставшими почти чёрными зрачками всё пространство.

– Ты не имеешь права задавать мне этот вопрос, – сказала она, не отрывая взгляда. И повторила: – НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА.

Больше слёз на её глазах он не увидит. По крайней мере, в этой своей жизни.

Отныне он видел только бездонные мёртвые глаза, съеденные чернильными зрачками. Припухшие всегда губы, похожие теперь на лезвие бритвы. Голос произносит страшные слова без всякого выражения, из них главное «ненавижу». Потом «уезжаю».

Все возможные Лёшкины доводы отскакивали от неё под непредсказуемыми углами.

– Я без тебя умру, – повторил он уже когда-то сказанную фразу. – Ты моё сердце, моя душа – организм не сможет существовать, если их лишится. Не уезжай! Я сделаю всё, что ты захочешь.

Кора в ответ склонила голову и опустила глаза:

– Врать можно цинично и обаятельно. Раньше ты это умел. А теперь врёшь обречённо.

Лёшка же сердцем знал, что говорит самую наивысшую правду – умрёт. Правда, доказательств этому он предоставить не мог. А факты говорили не в его пользу.

В эту минуту, когда он глядел на неё, в его голове оформилась мысль – в Коре, под слоем цивилизованности, воспитания и интеллекта, клокочет вулканическая магма. Когда-нибудь она вырвется наружу и погубит её самоё. Ему это стало очевидно. Непонятно было, как его угораздило полюбить такую женщину, ведь он всегда считал, что чувство меры должно быть руководствующим в жизни. А рядом с этой огне дышащей лавой всякому приблизившемуся вплотную было тяжело дышать. И было понятно, что неосторожный будет сметён, как былинка, на её пути.