Федор Московцев - Екатерина Хромова

– Ты говоришь: «искать ответы на вопросы о смысле жизни». Я думаю, что на эти вопросы ответов не существует, а может быть, не существует и вопросов. Вот, например, моя жизнь. Она проходит в постоянной борьбе, мне некогда задумываться о таких высоких материях, отвлечённых рассудочных теориях. Я совершал все возможные ошибки, кое-какие я даже изобрёл. Но я… в какой-то степени рад, что сделал это. Потому что я понял: нет никакого ответа, поэтому нечего искать. Нет никакой постоянной формы счастья. Никогда не будет так, что я буду просыпаться утром с улыбкой до ушей. Такого просто не бывает.

– Ты просто не отягощён интеллектуальной рефлексией, поэтому твоя жизнь протекает с этаким бытовушным ароматом. Прости за резкость, но нельзя же до такой степени опускаться до приземлённого бытовизма, – сказала она, укоризненно глядя на него.

Он досадливо нахмурился:

– Однако же, не следует проявлять такую мучительность, представляя себе прошлое и будущее, место человека во Вселенной и смысл бытия. Это чуждые человеческой природе абстрактные идеи, которые люди усвоили с трудом и на своё несчастье. Время – это всего лишь плод мысли, а пространство так же мало реально, как и время.

Вдруг он расхохотался, будто вспомнив что-то смешное, и сказал:

– Ты говорила, что любишь мужской причиндал, но сейчас меня беспокоит, осталось ли в твоей жизни хоть что-то человеческое, вроде секаса.

– Говорила, ну и что? Я больше не зацикливаюсь на томных наслаждениях, не держу курс на понижение жизни, а двигаюсь к свету и позитиву и ощущаю потребность в некоторой духовности. В моём сознании совершается пересмотр жизненных приоритетов. Советую и тебе задуматься над этим. Ты слишком консервативен и старомоден.

– Послушай, Кать, а зачем менять совершенство? Никто же не ругается на дизайн доллара, хотя он и очень ретро. Что касается «потребности в некоторой духовности», тут уже каким-то нечистым целомудрием попахивает.

– У тебя наклонность брать жизнь только лишь с её приятной и весёлой стороны.

Он испытывал такое ощущение, какое испытывал бы, следя за ручьём, теряющимся в песках:

– А с какой надо? Научи.

– Нельзя, чтобы такая наклонность доминировала.

Он взглянул на золотых рыбок, Ромео и Джульетту, блестевших в свете огня оранжевыми переливами. И продолжил:

– И потом, что ты подразумеваешь под словами «консервативен и старомоден»? В чём конкретно заключается мой «консерватизм» и моя «старомодность»? Из твоих рассуждений выходит, что интимные отношения тоже «консервативны и старомодны», но они никогда такими не станут – так же, как и доллар.

Она молча ходила по залу, теребя своё ожерелье. Обойдя вокруг ковра, она подошла к нему вплотную:

– Мне очень жаль, правда.

Андрей вздрогнул: ну вот, сейчас его выпроводят. Огонь в камине ярко вспыхнул. Роскошные россыпи бликов заиграли по всему залу. Рыбки в аквариуме испуганно заметались. Горящие, широко раскрытые глаза Кати, поражающие гипнотизирующим блеском, смотрели прямо на Андрея.

– Ты ведь так и не кончил… когда мы занимались любовью, – взволнованно прошептала она.

– Пойдём! – она взяла его за руку и повела к лестнице.

– Если ты это делаешь из жалости… – пробормотал он, совершенно сбитый с толку.

– Я не могу допустить, чтобы ты сохранил обо мне память как о девушке, которая хочет, чтобы мужчина, побывав с ней, остался без удовольствия.

Его сердце радостно забилось.

– Неплохо! Каждое дело должно быть закончено.

Пройдя в комнату, они положили свои телефоны-фонарики на комод, на котором недавно был установлен аквариум. Андрей несмело потянулся и неловко приобнял Катю. Она позволила себя поцеловать, потом, отстранившись, подошла к кровати, находящейся у противоположной стены, легла на неё и стала стягивать с себя лосины; каждое её движение выражало сладострастную томность. Разоблачившись до трусов, Андрей устроился рядом с ней и стал её целовать. До его воспалённого сознания донёсся её жаркий шёпот:

– Не томи, где там твои 17 сантиметров позитива…

И она потянулась чуть дрожащей рукой, залезла ему в трусы:

– Ого… давай скорее, а то сейчас аварийная служба приедет!

Их дыхание смешивалось, сердца бились рядом, в одном ритме, она раздвинула ноги, он лежал на ней и уже начал в неё входить, как вдруг, вывернувшись, словно кошка, она юркнула из-под него и в следующее мгновенье оказалась на противоположной стороне кровати:

– Я так не могу!

Её демарш в какой-то степени завершал образ человека большой серьёзности и высокой морали, в который она входила, при этом она полностью сложила с себя ответственность за настрой Андрея.

– Прости, но я не могу согласовать своё поведение… свои порывы со своими убеждениями, – тоном монахини-феминистки сказала она. – Такое вот трагическое противоречие.

Андрей остро ощущал это трагическое противоречие. Звуки её голоса пронизывали его всего магнетическими волнами, наэлектризованный ими, он еле сдерживался, чтобы не наброситься на вожделенную добычу и овладеть ею силой. Всё поменялось, словно перенастроенный рояль, и вместо радостного возбуждения он почувствовал горечь неутолённого желания, от которого тяжелели и наливались кровью мускулы. Он оделся, украдкой кидая на Катю пламенные и гневные взоры, на её тонкий силуэт, сливающийся с окружающей тьмой, и, уже на выходе его взгляд упал на зеркало, в котором он не узнал своего лица, настолько оно было искажено непобедимым сожалением оттого, что всё не так, как должно было быть.

Его разрывало надвое: с одной стороны, он скатывался в ярость, с другой – ощущал необходимость найти баланс, глубину, которой у него никогда не было, потому что в его мире такие качества, как обаяние, наглость и напор являлись более привлекательными, нежели ум, честь, и, скажем там, совесть. И после самого грандиозного облома в своей жизни он выходил из Катиной комнаты и спускался вслед за ней по лестнице, сохраняя в душе эти два странных ощущения: ярость и необходимость найти некий баланс.

Они вернулись на первый этаж. Мягкий свет играл на зеркалах и орнаменте, врезанном в филёнки мебели. Отблески огней трепетали по всему залу, на гладкой поверхности рояля, матовой коже дивана, мягко замирая в складках занавесок. Рыбки беспокойно атаковали стенку аквариума, противоположную той, что была обращена к камину.

Андрей подбросил дров в огонь, и на его покрытых холодным потом висках задрожали багровые отблески. На стене запрыгали дрожащие тени, похожие на морских коньков. Выражение его лица свидетельствовало о крайней степени изумления, однако, это можно было расценить и как вынужденную покорность и мрачное безразличие. Ему не верилось, что всё так могло с ним произойти.