Владимир Романовский - Наваждение

Он поднялся, сунул руки в карманы, подошел к окну, посмотрел на дождь.

– А знаешь, Фотина, я ведь когда-то мечтал стать моряком, как Римский-Корсаков. Я очень море люблю. И думаю я сейчас – хорошо бы, вместо этого вот всего … – он вынул руки из карманов повел ими вокруг, идентифицируя кабинет … – вместо дряни этой сейчас плыть куда-нибудь на Карибы … а хоть в Китай, какая разница. Не видеть этих рож унылых, не знать, не думать … – Он снова плеснул в стакан, взял его в руку, обошел стол, и присел на край. – Тебе нравится море, Фотина?

Глядя на него с опаской, она сказала:

– Нравится.

– Должно нравиться. Ты тоже одинокая, как я. Мы оба одиноки, и нам обоим тошно. Ну, дело твое, считай, улажено. А пока что … Понимаешь, я бы с удовольствием пригласил тебя в кафе, или покатал бы, хоть в Сестрорецк, но денег нет совершенно, ваще, никаких. На ту же химчистку вчера одалживать пришлось, представляешь? Срам. Дожил Мережковский, доигрался.

Он пригладил потные волосы по краям головы, отпил из тамблера.

– Ну так, стало быть, прошу я тебя, Фотина – войди в мое положение. Со временем многое может произойти, будет и на нашей с тобою улице карнавал бразильский. У меня дело одно намечается, весьма выгодное. Может, и в Египет мы с тобою съездим на будущий год, к берегам священным Нила, и квартиру купим, и детям твоим, сколько их там у тебя, отдельная комната будет. Но в данный момент … понимаешь, в данный эпохальный, не побоюсь этого слова, момент … несмотря на то, что ты мне очень нравишься, Фотина … ничего, кроме вот этого, не могу я тебе предложить. Уж прости меня, дурака!

Он поставил тамблер на стол, присел возле ее кресла, и положил ей влажную руку на колено. От него сильно пахло потом и перегаром.

При этом Фотина подумала, что еще неизвестно, чем от нее в данный момент пахнет. Она отработала половину смены, таскалась в общественном транспорте, искала, нервничая и путаясь в улицах, нужный адрес, прела, а трусы на ней сегодня синтетические, и блузка тоже, и кто ж теперь помнит, был ли утром употреблен дезодорант, или в спешке, ругаясь с матерью и наставляя сына, забыла она о дезодоранте. Это все ерунда, конечно, потому что никто с этим хмырем спать не собирается, тем более в кабинете. В кабинете – это вообще свинство, блуд худой, только дешевые проститутки совокупляются в кабинетах, наверное. Во всяком случае, только дешевым проститутками такое предлагают. Вот она, Фотина, не проститутка – вот ей никто такого и не предлагал. До сих пор.

Она встала, отодвинув кресло. Правая нога основательно затекла и слушалась плохо.

– Да ты не беги, Фотина, – сказал ей Вася. – Не беги. Ничего страшного. Ты же взрослый человек. Невинность, многообещающие ухажеры, прекрасные принцы – все в прошлом у тебя. Красотой не отличаешься, походка у тебя как у солдата, грудь, скорее всего, висит. А я не самый плохой для тебя вариант.

Он хотел ее обнять, и она почему-то испугалась, рванулась, прихрамывая, к двери, и выскочила в коридор. И пошла к лестнице, и стала спускаться.

За нею никто не гнался. Спустившись на один этаж, она подумала – а может, вернуться? Ребенку нужен отец. Матери нужен муж. (Теще нужен зять, подсказало подсознание, и Фотина, рассердившись, продолжила путь вниз по лестнице).

И только на улице она осознала ужас положения. Шестьсот тысяч? Суд, срок? Вдруг всё это – правда? Ведь теперь Вася не скажет Брянцеву, чтобы тот остановил процесс, подчистил, исправил. Глупости? Да, наверное – скажет тот, кого это не коснулось. Кого и когда в цивилизованной стране сажали в тюрьму за один неоплаченный счет? А может и сажали. Откуда ей знать! Сажали, а остальные, и она тоже, об этом не знают. Есть вещи, о которых знать не хочется.

Шел дождь, а Фотина стояла на тротуаре, без зонтика, нелепо расставив ноги на ширину плеч, и не зная, что ей делать. А вдруг все правда? Вдруг посадят? Это же кошмар. Кошмар, повторила она как заклинание. Кошмар. А Вася может спасти. Вернуться к Васе? Противный он, но ведь это лучше, чем в тюрьме сидеть? А к Васе можно привыкнуть. Или помыть его. Все время ему говорить, чтобы мылся.

Пришла новая мысль – Вася мог все это придумать, просто чтобы с нею совокупиться. Единожды. Блюстителям порядка есть кого сажать: олигархи, преступники, воры, зачем им Фотина? Десять лет тюрьмы за неоплаченный счет? Это реваншизм какой-то. Придумал, явно придумал. Вот ведь подлец. Денег у него нет, видите ли, просит войти в положение.

И она успокоилась. Ерунда. Так не бывает. Тем более – учреждение государственное. Не дураки сидят, пишут отчеты. Государственные работники. Разберутся.

Она дошла по Разъезжей до бывшего Николаевского Проспекта и села там на трамвай без большой уверенности, что едет в нужную сторону. Некоторое время переживала, глядя на запотелые окна. И опомнилась только у Витебского вокзала и станции метро Пушкинская. Явно не в ту сторону поехала. А может и в ту – Фотина плохо ориентировалась в планировке города.

Она вышла, пересекла Загородный, и спустилась в метро. Станцию Пушкинскую она помнила с раннего детства. Мать, Крессида Андреевна, трижды возила ее на детские спектакли в Театр Юных Зрителей, неподалеку отсюда.

Она пыталась звонить секретарше, дабы назначить встречу. Пять сообщений оставила в один день, семь во второй, десять в третий. Секретарша молчала. Действительно, наверное, Адрианна Евгеньевна, невзлюбившая Фотину, у них диктатор, и не будет Фотине приема!

Тогда Фотина решила просто забыть обо всем об этом. Авось пронесет. А что ей еще оставалось делать?

Ровно через неделю в почтовом ящике обнаружено было Фотиной новое письмо из «Комиссии». Размер штрафа составлял шестьсот тысяч рублей. Предупреждение, напечатанное красным шрифтом, гласило, что в случае неуплаты ей следует ждать повестки в суд через три дня, а сам суд состоится через неделю. Наказание сроком до десяти лет и дополнительный штраф, сумма которого определена будет на суде.

– Обманул Вася, – сказала себе Фотина. – Про дополнительный штраф ничего не сказал. А будет еще и дополнительный.

И почувствовала, как мутнеет сознание.

Она схватилась рукой за стену и некоторое время так стояла.

Крессида Андреевна ругалась, оскорбляла, и спрашивала, почему эта дура молчит, а Фотина даже не отмахивалась. Коля перебрасывался письменными сообщениями по телефону. Фотина ушла в ванную, разделась, и долго стояла под душем.

Всю ночь она не спала. Утром, выпив растворимого кофе с молоком и съев кружок колбасы на куске булки, она оделась и поехала на работу. Сотрудница Миранда увидела, что на Фотине лица нет, и стала расспрашивать. Фотина отвечала нехотя. Постепенно Миранда выяснила, в чем дело.