Владимир Фомичев - Человек и история. Книга вторая. «Шахтёрские университеты» и «хрущёвская оттепель» на Северном Урале

Во дворцах культуры на танцевальных вечерах часто разыгрывались призы на лучшее исполнение песни и танца, или другое какое проявление таланта. Вот такую исполнительницу Пьянков приглашал на танец и лукаво интриговал обеспечить ей успех при проявлении её таланта, при исполнении песен с использованием микрофона. Таким образом, Пьянков разбавил мужской коллектив женским вокалом.

Так уж испокон века повелось в России, что энергичные люди, люди инициативные, креативные и свободолюбивые, заряженные романтизмом, авантюризмом, не согласные с властными структурами, покидали свои насиженные места и двигались в основном на восток, в места, по их мнению, совершенно не обжитые, дикие. Двигались они так до Урала, потом, перевалив через Камень Уральский, двигались дальше, по бескрайним просторам Сибири и так до самого Дальнего Востока, до берегов Тихого океана. Немного напружинившись, преодолели и этот Тихий океан и уткнулись в побережье Американского континента, где и уютно устроились в Калифорнии и на приполярной Аляске.

Но это всё, что касается добровольных покорителей материков, континентов, а ведь было ещё немало людей незаурядных, которые чем-то не угодили властям, и те упекали их на места ещё недостаточно обжитые, уж если не на вечное поселение, то на очень долгие времена. Все эти переселения, изгнания были детским лепетом по сравнению с огромными массовыми перемещениями обобранного обездоленного народа во времена большевицкого апартеида. Так что нередко можно было в этих медвежьих углах встретить представителей столичных элит.

Как-то раз, в морозную зимнюю пору, утром, едва рассвело, зашёл Пьянков и предложил мне прогуляться. Я знал, что Пьянков просто так прогуливаться не любил. В этом приглашении предполагалось что-то интересное. Раздумывать не пришлось, и вскоре уральский мороз надирал нос и уши. По пути Пьянков объяснил, что мы идём в гости к актёру местного драматического театра Евгению Соколову и что он работал в Московском художественном театре, где ему отказали от места из-за скандала, связанного с амурными делами со своей поклонницей, которая оказалась женой высокопоставленного лица. Его не только изгнали из Московского театра, но запретили работать даже в областных театрах.

Мы зашли в «Гастроном». Наскребли в карманах мелочи на бутылку водки. В гости, тем более к актёрам, с пустыми руками не ходят. Мы поднялись на второй этаж деревянного двухэтажного общежития для работников театра. Пьянков постучал в нужную дверь и на приятный баритон: заходи, открывая дверь, продекламировал, пропел: здравствуй, здравствуй, друг наш дорогой. Здравствуй, здравствуй, выходи, встречай. Под это приветствие хозяин приподнялся, сел в кровати.

– Я смотрю, этот день хорошо начинается, – радушно приветствовал нас актёр и, когда Пьянков поставил на столик бутылку водки, добавил: – и, кажется, не ошибся.

Насколько я мог судить, это действительно был, как в старину говорили, «столичная штучка». Фактура положительная. Само поведение, манеры, хорошо поставленный голос, немного наигранная снисходительная эрудированность. Я обратил внимание на расставленные вдоль стены картины, по запаху краски было ясно – недавно нарисованные. Заметив моё внимание к живописи, автор этих шедевров стал оправдываться: носил их вчера на базарчик, хотел пристроить в хорошие руки, так тот, кто смыслит что-то в этом, – не платёжеспособен. Потом, обратив внимание на бутылку, одиноко стоявшую на столе, оживился: сейчас закусочку организуем.

Порылся в чём-то, где-то, вынул алюминиевую мисочку и вышел за дверь. В комнату через непродолжительное время он вернулся с мисочкой, наполненной с горкой квашеной капустой.

– Вот, капустки раздобыл у соседей, они люди запасливые, заготовили целую кадку капусты на зиму. Я полагаю: «от большого немножко – не воровство, а делёжка».

Хотя пили небольшими дозами, растягивали удовольствие, всё-таки бутылка опустела. Кто по сусекам, а мы по карманам, так или иначе, собрали ещё на одну спутницу дружеской беседы. Зимний день, а особенно уральский приполярный, короче воробьиного клювика. Хотя за окном вечер свои брови насупил, времени было относительно мало, чуть больше послеобеденного летнего.

Уютная посиделка постоянно оживлялась монологами из различных спектаклей в исполнении Евгения Соколова. Когда очередная бутылка, исполнив свой реквием, звякнув, исчезла со стола, хозяин встал и начал собираться.

– Сегодня праздник, а у меня очень много хороших добрых знакомых. Вы даже не представляете, ребята, как они будут рады, когда мы явимся к ним в гости.

Так оно и случилось. Едва мы вваливались в чей-нибудь домашний уют, как там начиналось повышенное оживление. Соколов своим звучным голосом объяснялся: не мог не посетить Вас в этот праздничный вечер. А это мои друзья – будущие актёры. Евгений, разумеется, знал, куда можно наносить визиты.

В домах, где мы побывали в тот вечер, было полно всего. От закусок ломились столы, а выпивки было хоть залейся. За столом не было нужды показывать свои таланты, даже актёру Евгению Соколову, а уж нам с Пьянковым некогда было дух перевести, рта раскрыть, как только для очередного стаканчика да порции закуски. А тут ещё, пока мы переходили от дома к дому, свежий морозный воздух отрезвлял, приводил почти в норму, и мы опять были готовы к очередному весёлому, сытному застолью.

Новый руководитель партии и правительства, организовавший «оттепель», несколько изменил ход пропагандистской деятельности. Примитивизм старой сталинской пропаганды был очевиден, новые веяния требовали и новых подходов, так что старые лекторы, поднаторевшие в сталинских догматах, не сразу смогли перестроить своё профессиональное сознание при сложившихся обстоятельствах. Атак как в основном эти кадры были достаточно пожилого возраста, их массово отправляли на заслуженный отдых. В то же время обойтись без этой пропаганды было никак нельзя. Руководящая большевистская партия дала указания: организовать новые лектории, с привлечением свежих кадров.

По мнению Зои Николаевны, у меня была очень хорошо развита письменная речь, но потом, как оказалось, и устная была на приличной высоте. После небольшого собеседования со мной, меня направили в горком комсомола, где я был должен специализироваться на срочно организованных лекторских курсах. В небольшом зале горкома комсомола будущих молодых лекторов напутствовали представители горкома партии. Эти новые партийцы старались держаться демократичнее, даже как-то заискивающе. После краткого напутствия всех попросили подойти к длинной веренице столов, на которой лежали стопки сброшюрованных лекций на разные темы. Всё это варево, очевидно, делалось в спешке, уж если их оформление было неряшливо, то говорить об их содержании без насмешек было нельзя.