Вадим Молодых - Пустые головы

– Ну и отлично! – доктор подытожил встречную мизансцену. – С ним и уедешь. Вы нас… э-э… Кирилл, да, спасибо, подождите ещё пару минут. С вашим другом всё не так плохо, как вы думали, судя по пакету. Праздновать сбережённую жизнь товарища и проводить разбор полётов будете уже не здесь…

Видно было, как виноватое беспокойство схлынуло с Кирилла, и он повторил в точности:

– Ну и отлично! Спускайся – я в машине…

Подхватил пакет, достал оттуда самый яркий апельсин и, очаровательно улыбаясь, подарил медсестре. Та, смущённо глядя на доктора, покраснела, но видя улыбку шефа, взяла. Кира подумал секунду и достал ещё и шоколадку. Ещё подумал и поцелуй ей всё же сделал воздушным, а не в руку и, тем более, не в щёчку.

Антон вкратце рассказал в машине Кире историю своего геройства, уже и так тому известную после звонка жены подруге Светке. Однако Кира сам для себя неожиданно – сказывалась то ли постбанкетная похмельная стыдливость, то ли неудобство за своё всегдашнее благополучие, а скорее, и то и другое – заявил:

– И что, Светка тебя не навестила? Вот крыса!

Антон, вспомнивший о некой Светке только в процессе своего рассказа, резонно возразил:

– Как она навестит-то? У неё и телефона моего нет… У нас не было сцены прощания с продолжением… Не успели.

Тем и ограничились. Кирилл теперь тем более уже не стал рассказывать, что Светка, по словам его жены, впечатлилась Антоном и собиралась его навестить, повод-то – ранение – вполне приличный для порядочной женщины. Может даже сегодня бы и пожаловала с визитом милосердия… Но как теперь сказать-то?! После вопроса-недоумения и, тем более, «крысы»? Киряша даже выругался на себя мысленно за своё наигранное участие (не дай бог, Антон «раскусил»!), целью которого было очевидное мелочное самовыпячивание, поблагодарив друга в конце за то, что Светка ему по фигу.

Заехали по пути в магазин. Кира взял коньяк. Машину во дворе у дома Антона припарковал так, чтобы уже не брать её сегодня – мол, «пить будем много и душевно». И вообще, во всём его поведении Антон улавливал какую-то вину. Поначалу это трогало. Но когда Кира участливо стал пытаться облегчить «раненому» заботу о закуске, то не выдержал постигшего раздражения:

– Что случилось? Чё ты суетишься? Как будто Родину случайно предал… Сядь! Я не инвалид.

Киряша натужно ухмыльнулся. Сначала чокнулись за благополучный исход. Следом почти сразу – за здоровье. Ну и пошло… Бульканье, чавканье… Разговоры… Сигарета, зажигалка… Всё – как обычно, вроде…

Но Антон так и остался с тем же раздражением, которое всё труднее удерживалось в жёстком волевом плену, растворявшемся этиловым спиртом.

И вот оно… Случилось! То, к чему, как оказалось, всё и шло – мысли, ощущения, эмоции…

В очередной раз возвратившись из туалета, Кира вдруг поменял лицо на пятно. Бледное, невыразительное, бессмысленное. На нём были точки – глаза, шевелящаяся дырка – рот, отростки по бокам – уши… Но это было пятно, а не лицо! Такое же, как там – в горздраве утром – пятнадцать пятен.

Антон даже головой потряс – не помогло. Сходил умылся, утёрся, глянул, вернувшись – пятно. Впрочем, против света смотрел… Щёлкнул выключателем, но искусственный свет не пересилил естественный. Пришлось убеждать себя, что это алкоголь, смешавшийся с наркозными последствиями. Задумавшись и выстраивая в пьянеющей голове эту единственную версию-объяснение, очнулся только когда тоже пьяный Кира в паническом испуге уже всей пятернёй больно хватал его мясистую кожу на запястье:

– Антон! Антон! Тоха!!! Что с тобой? Очнись!

Малой встряхнулся, поболтал губами, как верблюд. Увидел то, что хотел – лицо, слава богу:

– Всё нормально… Нормалёк… Нагрузило чё-то…

– Отъехал-то куда? Так смотришь… Странно… Страшно даже. Глаза – стеклянные!

И сразу же пьяно шутя – Кира бывает молодцом:

– Остекленел, что ли?!

И обоюдный пьяный… не хохот, конечно, а прерывистый шип и сип из открытых ртов. Но по паре раз всё же хохотнули – разрядились.

Ещё что-то пили из Антонова запаса… Ещё что-то ели из холодильника… Что-то говорили… Курили… Спорили о чём-то…

Детали рассосались и слились в унитаз. Антон не помнил, как и чем всё закончилось. Как Кира вызвал такси. Как ушёл, оставив дверь открытой настежь. Кто и когда её закрыл… Может сосед, зайдя в открытую и увидев пьяного участкового, диагонально валявшегося на разложенном диване…

Ничего этого Антон утром не помнил. Он помнил только одно – пятно вместо лица.

И можно было бы списать это на пьянку, как во время оной это и делал… Но на протрезвившуюся голову этот успокоительный самообман не работал – сразу проступали пятна из комиссии. Трезвая голова требовала объяснений! Сам их выстроить не мог. И Антон, не особо напрягаясь, позвонил доктору Томасу:

– Привет. Как дела? Что нового? А у меня есть… Да, по нашей теме… Надо поговорить…

Они понимали друг друга уже накоротке. Зачем лишние слова, если есть общая тайна…

– …Договорились. До связи.

Не знал Антон и новостей из жизни друга… Снова пьяным вернувшийся вечером домой Кира впервые нарвался на истеричный скандал по этому поводу…

Взгляд выглянувшей из кухни Дианы в мгновение пережил многоступенчатую метаморфозу: интерес – разочарование – брезгливость – злоба – обида. Прозвучал впитавший и выплеснувший по порядку сразу все эти эмоции вопрос:

– Это ты в больнице с другом так нажрался?!

Следом пошли шепотливые звуки, из которых торчали заострённые, как иглы, концы «с» и «ц», затухавшие в своём свисте по мере удаления Дианы к окну.

– А машина где?

– Тебе-то что? – искренняя обескураженность Кирилла…

Пока обескураженность… На последней грани беззлобия. И тут же:

– Это моя машина! – со звучным подчёркиванием принадлежности.

И этот детонатор сработал! Взорвалось… Вернее, взорвалась… Диана!

– А здесь, вообще, всё – твоё!!!

Осколками разрыва стали брызги слёз и слюны. Вспышкой – взмах рук. Треском и раскатами разрыва стал истерический крик:

– Здесь ничего моего нет! Здесь даже я сама себе не принадлежу! Тебе!!! Твоя вещь! Что хочешь, то и делаешь! Как хочешь, так и издеваешься! С-ско-т-ци-на-а…

И снова «с» и «ц», но теперь через струи и потоки влаги и прижатую к лицу ладонь.

Кира был не то что в недоумении – он был в прострации. Он стоял, покачиваясь и нежно трогая рукой стену прихожей, и пытался сообразить, что с ним самим от премьеры Дианиной домостроевской истерики стало – он протрезвел или наоборот усугубился. Кира не знал, как себя вести… Кинуться утешать любимую? Так он же пьяный, а ей, вроде как, противно – она-то трезвая. Отвалить аккуратно в сторонку – обидится – наплевать ему, дескать.