Екатерина Смирнова - Богиня песков

Император переставил фигуру.

– Докажите.

– Ну, допустим… – вздохнул Таскат и подобрался. – Мне жаль бросать блистательный мир, ну да ладно. Тогда берите меня в плен, я немедленно, за те две секунды, пока стража не явилась, передаю сигнал тревоги, и вы любуетесь моим трупом. Дальше на моем месте быстро окажется кто-то другой.

«Ваш шпион был гораздо изобретательнее», – мысленно продолжил он. Главное, не сказать этого вслух.

– Верность, говорите… Верность… – саркастически-задумчиво протянул Император, хотя Таскат ничего о верности, собственно, и не говорил. – А на что рассчитывает ваша корпорация, посылая людей в такие дали и давая им такие деньги? Вдруг вы сдадите все, продадите нам ваши машины и уйдете в отшельники?

– Наша корпорация рассчитывает на то же, что и все… Да, я беру слона… Ваш ход. Я получил то, о чем мечтал. Я нашел себе работу по душе и счастлив. А еще можно привозить шахматы в такие отдаленные края, где о них и не слышали…

Морщинистая пепельно-коричневая рука помедлила над доской. Тронул фигуру – ходи.

Его священное величество неуклонно выполнял все правила игры.

– И это все? Вы какой-то… Вы похожи на человека, совсем не озабоченного положением в обществе. Немыслимо для высокородного…

– Положение у меня есть – подколол Таскат. – В нашем обществе работа – важная вещь, и положение тоже имеет вес. А здесь оно достается мне милостью очаровательной женщины.

– Моей милостью, не забывайте. – Это было сказано брезгливо. – У вас в… голове – император неопределенно помахал рукой, – личное занимает много больше места, чем общественное. Это неприятно. У нас такие люди быстро уходят с арены. Вам шах.

– Нет, это не шах, ваше священное величество. Я держу здесь ладью… Ну, как вам сказать… До того, как пойти на эту должность, я был социологом.

– А это что такое?

– Ну… социология – это наука об обществе. Объяснять ее смысл бесполезно даже вам, потому что общественное не всегда нуждается в определении. Что такое социология, все равно нельзя объяснить. Понять это можно, только мысля социологически.

Его священное величество учуял запах льющейся воды;

– А при чем здесь положение в обществе? Ученый должен сидеть в башне. Сидеть, пока его не призову я.

Таскат рокировался. Все равно было больше нечего двигать.

– Общество, общество… «Общественное» – это слово, придуманное для обозначения философской категории, отличающей все человеческое от природного. Пытаться определить философское понятие в рамках общественного – бессмысленно. У нас идут скорее от философии, когда назначают человека на высокий пост, и в башне ему делать нечего. От природных способностей, от практики, от учености, а не от градуса общественного рвения. Вы, как философская натура, наверняка хорошо понимаете, о чем идет речь?..

Император мрачно поглядел на него.

– Вам мат, посланник.

Таскат широко улыбнулся, признавая свое поражение. Он снял короля с доски и сунул его в рот.

– Мы несем мир.

___________

Море было видно с этой горы едва-едва.

Поэт и дорогой друг сидели в небольшом кабаке, памятном поэту по прошлым похождениям. Хозяин заведения когда-то так привык видеть поэта в роли нищего у дверей, что целых две секунды стоял, не моргая, пока не заметил присутствия дорогого друга.

– Мне как обычно, – сухо обронил друг, величественно продвигаясь к большому столу у окна. Хозяин заметался, не зная, что и думать. – Нет, не собирай нам корзину. Мы хотим остаться здесь.

– Да, да, конечно! Конечно! Осмелюсь спросить… Вы кого-то ждете?

– Нет. Нас двое. Прошу нас не беспокоить.

Хозяин только горестно вздохнул. На сегодняшний вечер пропало шесть мест за самым лучшим столом.

Они заказали что-то, о чем поэт даже и не слыхал до сегодняшнего дня, и уселись, разглядывая вид на море за большим полукруглым окном. Стекло в окне не разделялось никакими перегородками, было толстым и слегка искажало вид. Поэту казалось, что он смотрит на мир из-под синей-синей воды, лежа на дне, разглядывая недоступную, другую, еще более синюю воду. Это настраивало на особенный лад.

Посередине зала, на площадке для боев, под стеклянным колпаком сражались две огромные многоножки.

– Ставьте на моего! – посоветовал рыжий горец, обходивший столы. – Я их сам развожу, они не дикие.

Дорогой друг поморщился и уставился в бокал с кислым красным.

Скуты были чудо как хороши. Таких больших скут еще поискать. Их гибкий панцирь отливал красным, а усики были такими длинными, что поэт мысленно сравнил их с длиной девичьих волос. У того, на которого показал скутовод, один ус был обломан, но он не сдавался, стараясь перевернуть противника, чтобы куснуть за брюхо.

Интересно – подумал поэт. – Есть ли разум у скуты? Хотя разум и хитрость – разные вещи.

– Как зовут твоего молодца? – спросил он.

– Сахал – подмигнул ему веселый владелец. – Он мне столько денег заработал, что я его так и зову.

На поэта нашло вдохновение. Он сорвался с места и заорал изо всех сил:

– Сахал – дерьмо! Сахал – дерьмо!

Повисла тяжелая тишина.

К нему тут же повернулось несколько озабоченных лиц, а дорогой друг, подносивший ложку ко рту, подавился рубленым мясом. Владелец многоножки громко расхохотался.

– Да как ты смеешь! – рыкнул какой-то кузнец и сунул поэту кулак под нос. Люди начали постепенно расступаться, давая место для драки.

Сейчас будет интересно – сообразил поэт и приготовился к упражнениям в философии. Дорогой друг отодвинул тарелку и начал вставать.

– Да он же проигрывает – спокойно объяснил владелец насекомого и аккуратно отвел чужой кулак в сторону. – Вот он и орет. Он деньги теряет, да? Будет надо – сам побью. А ты чего тут ходишь, добрым людям развлекаться мешаешь? А?