Владимир Романовский - Средневековый детектив

Певцы, гусляры и скоморохи, выступавшие в те вечер и ночь, прекрасно понимали, что призваны просто заполнить время до прибытия знаменитости, и ненавидели эту знаменитость люто.

Наступил черед особого номера, который одна из скоморошьих трупп готовила весь предыдущий месяц – миниатюра с плясками. Уже накануне выступления в труппе начался разлад и разнобой. Оба гусляра поссорились между собой и, отдельно, с хозяином труппы, и уехали в Ладогу. Хозяину пришлось срочно договариваться с постоянными гуслярами Валхаллы, которые артачились и отнекивались, но все же согласились провести одну репетицию. На то, чтобы в ходе оной репетиции они запомнили, что и когда нужно играть, когда вступать, когда умолкать, особо надеяться не приходилось.

Затем поссорились двое главных – Ларисса и Бревель.

Ларисса родилась в Новгороде. Побочная дочь греческого воина, сопровождавшего делегацию дьяков, и новгородской высокородной замужней женщины, воспитывалась она у неимущих родственников. Отец навещал ее изредка в детстве. Имел он склонность к театру и умудрился в несколько кратковременных визитов привить дочери некоторые навыки и пристрастия. В возрасте десяти лет ее взяли на пробу известные плясуны, и многому научили. Переменив несколько скоморошьих трупп, неуживчивая Ларисса решила, что не место ей в этой дикой северной дыре, этом Новгороде-Хольмгарде, ну его в пень – и, соблазнив какого-то варанга, уехала с ним в Киев. Блистательная столица Руси обошлась с провинциальной певицей-плясуньей по обыкновению жестоко. Промыкавшись несколько лет на вторых и третьих ролях в киевских скоморошьих труппах, Ларисса, побывав в Константинополе, где она из-за незнания греческого не нашла себе применения (все места экзотических, на непонятных языках поющих, артистов были уже заняты, в основном киевлянами и киевлянками, бегло говорящими по-гречески), Ларисса вернулась в Новгород, волоча за собой шлейф атмосферы двух блистательных столиц. Место в лучшей скоморошьей труппе она получила без труда, и вскоре стала в ней главной певицей-плясуньей. Коллег своих она презирала, местных зрителей не считала достаточно подготовленными для восприятия ее искусства, и вследствие этого никогда не волновалась перед выступлением. Бревеля, второго главного, она ненавидела, не признавая за ним ни умения, ни таланта.

Бревель, двадцатилетний, платил Лариссе, почти тридцатилетней, неприкрытой ненавистью и грозился на репетициях нечаянно уронить ее вниз головой во время исполнения какого-нибудь трюка или пляски. Стройный, пластичный, Бревель пел плохо, декламировал хорошо, в драматургии и театре понимал мало, но плясал вдохновенно и очень красиво.

– Если сегодня вечером этот подонок возьмет меня не за талию, а за ребра, как давеча, я выну у него глаз при всех, – сказала Ларисса.

– Все должны тебе в ножки кланяться, да? – кричал Бревель. – Все, да? В ножки, да?

– Ты бездарный дурак, – лениво бросила Ларисса.

– Век бы тебя не видел, гадина!

– Бездарный дурак.

– У меня после плясок с тобой шея болит!

– Это потому, что ты бездарный дурак.

– Уймитесь вы, заклинаю вас! – кричал хозяин труппы. – У меня без ваших ссор забот много! Все сыплется!

– Какая разница, – парировала Ларисса, – как и кто здесь выступает. Играете во взрослых все. В Киеве на это убожество даже нищие не стали бы смотреть.

– Ну и убирайся к ковшам, ведьма! – закричал Бревель. – Ты вот что! – обратился он к хозяину. – Ты вот что сообрази себе – либо я, либо эта мерзавка. Я не могу с ней выступать. Она из меня кровь пьет все время!

– Кому нужна твоя кровь, бездарный дурак, – презрительно возразила Ларисса.

– И даже имя у нее мерзкое! – кричал Бревель. – Спросили ее…

– Умоляю, – сказал хозяин.

– … что оно означает, ее имя? Так она…

– Бездарный дурак.

– … говорит – чайка! Хорла ты престарелая, а не чайка!

– Ты еще захрюкай, для пущего эффекта, – надменно предложила Ларисса.

Все это было днем. Оба они грозились навсегда уйти из труппы – но почему-то не ушли. Хозяин грозился все бросить – но не бросил. А за четверть часа до выхода, к концу представления другой труппы, Бревель высунулся в окно пристройки, которую в Валхалле использовали скоморохи для подготовки и переодеваний. Его рвало.

– Какая гадость, – Ларисса отвернулась и отошла подальше от окна.

Бревель всегда волновался перед выступлением, но такого волнения в своей практике он не помнил. Кто-то из вспомогательных скоморохов подал ему кружку. Бревель пригубил, глаза его полезли на лоб, и он снова высунулся в окно.

– Воды же прошу, убийцы, – сказал он в передышке. – Как же можно дать человеку, которого выворачивает, свир, да еще крепленый! Чтоб вас всех лешие растерзали!

Ему дали воды. Он прополоскал рот, выплюнул, и ушел в угол – бледный, трясущийся.

Гусляры в главном помещении грянули финальные ноты выступления и умолкли. Окончившая выступление труппа под более или менее восторженные крики гостей вышла в пристройку – потные, усталые скоморохи шумно вздыхали. В зале зашумели и закричали. Безутешный хозяин поглядел на стоящую в неприступной позе Лариссу, на сидящего в углу, лицо в коленях, Бревеля, и решил, что все кончено. И пошел наставлять гусляров, которым было не до него – они тоже устали.

Справа от главного входа, у стены, торчал Жискар в окружении женщин всех возрастов и степеней замужества – от незамужних до вдов, тех, кому мужья опротивели, многодетных и бездетных, состоящих в счастливом браке, старых и не очень старых дев. Он только что вернулся с верхнего уровня, который все еще находился в состоянии постройки, и где в одном из помещений наличествовал неповторимо красивый вид из окна, который одна из женщин возжелала оценить. Не было никаких сомнений в том, что в ближайшие полчаса тем же видом возжелает полюбоваться еще какая-нибудь женщина.

Ярослав появился в Валхалле как-то незаметно, один, тихо скользнул вдоль стены, рассеянно отвечая на тихие приветствия. Все знали, что у Ингегерд какие-то осложнения, лежит она безвыходно в опочивальне, постанывая. Опасались за жизнь первенца, знали, что князь пользуется каждым свободным моментом, чтобы быть рядом с женой, сочувствовали ему – особенно люди среднего возраста. Молодежь сочувствовала вяло, формально. В конце концов, веселье, а не сочувствие, было основной функцией Валхаллы.

Ярослав, мельком глянув на настраивающихся гусляров, понял, что пришел слишком рано. Сейчас будут выступать очередные скоморохи. А ему хотелось послушать Валко, о котором столько говорили последнее время знатоки развлечений. Ну да не уходить же. Может, скоморохи быстро отыграют номер.

Холоп поднес Ярославу кубок и наполнил его свиром из кувшина. Ярослав пригубил, не чувствуя вкуса.