Владимир Романовский - Средневековый детектив

– Значительно лучше стал Анатолий щелкать, – заметила одна из девушек томным голосом. – Скоро сам понимать начнет, что долдонит.

– Что-то у него с нижними зубами, – сказал стоящий рядом с нею юноша. – Не то в драке выбили, не то сгнили они, не то от рождения они у него кривые. Шепелявит и плюется.

– Да, отталкивающе звучит, – согласился другой юноша. – А на население-то посмотрите. С каждым словом визионы все тупее и тупее.

– Даже жалко Анатолия, – сказала томная девушка грудным меццо. – Надо бы ему отдаться. Пусть у него хоть какая-нибудь радость в витасе будет.

– Попробуй, – порекомендовала другая девушка. – Долго березить его не нужно, думаю, скоро засогласит. Хвихвитра у него, правда, очень свирепого вида.

– А мы ее пригласим поучаствовать.

– Да, как же, – сказал юноша. – Эти гречишные миссионеры – ханжи страшнейшие, у них даже дышать – грех.

– Это только у нас, – сказал другой юноша презрительно. – Ведь кто к нам из Консталя припархивает? Только те, которых в Констале никто не слушает даже за динь-звяк. Тамошние уверы так и распределяют – попробуют непротырного на всех должностях, в Ковшебургию на полгода запустят, нигде он не кузит, ни во что не порубать, что с ним делать? Отправляют к нам. Во, послушайте только…

– Потомушто нет иной господин кроме, – утвердительно говорил Анатолий.

– Вот. Нет кроме, и все тут. Эх! Попорхаем сегодня на состязы?

– Спексельно.

– Вот что, – сказал предлагающий ехать на состязы. – Если не попорхаете со мной, то Даждь-богом брукаю, упорхаю я от вас в Ковшебургию. Там по крайней мере народ – не одни стультусы, как здесь. И, кстати говоря, уверы там неплохо долдонят на местном наречии. А то у нас такая скука, хорла, к вечеру мысли что болото становятся, ни на какую тему не кузится.

– А давайте Готский Двор подожжем?

– Кольчужей кругом скопы.

– И что же?

– А сколько им барбары платят, кузишь?

– Заплатим больше, только и всего.

Юноши задумались. Девушки смотрели на них, скрывая под ленивым обличием немалый интерес.

– А что, – сказал один из юношей. – Будет на что потыриться. Сколько же платят кольчужам? Но сперва надо заглотить. Ту самую бесплатную грунку пива в Готском.

Зодчему понравились молодые боляре и болярыни, пожалуй больше, чем бирич, дьякон, скоморохи и зрители вместе взятые. Он решил, что подождет еще, посмотрит, действительно ли они подожгут Готский Двор, приплатив ратникам, чтобы смотрели сквозь пальцы. Начало припекать, и следовало выпить чего-нибудь бодрящего пока что. Сразу за торгом виделся Талый Крог. Люди порядочные туда не совались, но зодчий, мнящий себя человеком, далеким от порядочности, направился туда, полагая, что взять с него нечего – какие-то медяшки.

В Талом Кроге народу было как обычно – не много и не мало. Пили тягучий новгородский свир, ели, отламывая жирные куски, стегуны под рустом, утирались рукавом. Несколько непотребных девок разных возрастов и телосложений сидели в центре, возле печи, переругиваясь и ожидая, пока кто-нибудь из татей или разбойников не закончит дела да и не наймет какую-то из них, и поведет она его в пристройку. Переговоры о найме велись через сводника, присутствовавшего тут же, за отдельным столиком – большой, мясистый, лысый, сидел он, полузакрыв тяжелыми веками злобные красноватые глаза. На зодчего посмотрели, но особого внимания не обратили. Купив кружку свира, зодчий остался у центральной печи, у всех на виду, и стал пить медленными глотками, думая о своем.

Распахнулась дверь, и говор над столами быстро слетел на нет. В крог вошел монах, а за ним, пригнув головы, чтобы не задеть притолоку, вдвинулись в помещение двое – одетые богато, со свердами. За громилами вперся развязной походкой нагловатого вида малый с перевязанной тряпкой рукой. Хозяйка крога, с опухшим лицом, обнажая в улыбке остатки зубов, сразу почувствовала, что если этим гостям не услужить да не оградить их от насмешек постоянных посетителей, плохо будет – мебель повредится, стражники потом с тиуном нагрянут.

Монах выбрал столик в самом темном углу. Громилы сели справа и слева от него. Нагловатый тип встал рядом и, потуже затянув повязку на руке зубами, изобразил комическую почтительность.

– Принеси нам свир и чего-нибудь поесть, – сказал монах хозяйке, кладя на стол золотую монету.

Хозяйка взяла деньги, поклонилась, и быстро ушла к печи, давая на ходу указания присоединившемуся к ней половому. Некоторое время в темном углу молчали.

– Вы бы еще в детинец сходили навести обо мне справки, – сказал монах.

– А что? – спросил более молодой громила.

– Да так. Я что, в монаха переоделся, чтоб людей озадачивать? Иду мимо оружейной лавки, слышу, кто-то мое имя выкрикивает. Где он да где он.

– Я не выкрикивал, – сказал Дир.

Гостемил с трудом удержался от смеха.

– Ты что же, друг Хелье, не рад нам? – спросил Дир, расстраиваясь.

– Ну вот, опять! – возмутился Хелье. – Вот встань теперь и объяви всем – вот он, Хелье, за которым полгорода гоняется, награда обещана. Подите доложите – хоть Житнику, хоть Эймунду.

– Натворил, небось, чего? – спросил Дир, понизив голос и не осуждая.

Хелье не ответил, вздохнул, и искоса посмотрел на Гостемила. Тот отвел глаза, покачал головой, и сказал, —

– Зря ты так. Не знаю, кто и чего тебе сообщил, но зря.

Хелье стал смотреть на Гостемила неотрывно.

– Жила-была одна особа, – сказал Гостемил. – И жил-был я. Два раза навестила меня особа в доме моем. Но вовсе не для того, что все подумали.

– Нет? – спросил Хелье.

– Друг мой, я ведь человек капризный и обремененный многочисленными предрассудками, – объяснил Гостемил. – Дело не в низкой талии и не в тяжелых бедрах, кои, конечно же, не красят женщину, но суть явление обычное, и роли большой не играет…

– Это как сказать, – заметил Дир. – Ежели к примеру не очень томная женщина, и хорошо поела, то…

– Дир, помолчи, я еще не закончил речь свою, – строго сказал Гостемил. – Что у тебя за манера перебивать старших. Так вот. Дело не в этом, а в том, что рода моего представителю позволено все, кроме того, что ему не к лицу. Дочь смерда? Пожалуйста. Сестра императора? Сколько угодно. Но не к лицу мне дело иметь с отпрысками рода олегова, ибо вражда у нас с ними лет двести уже. Уж говорил я, казалось бы, тебе об этом. А ты вон чего себе надумал. За кого другого не поручусь. Но я тебе не соперник.

Некоторое время Хелье сидел неподвижно, а затем привстал и порывисто обнял Гостемила.

– Ну вот и славно, – сказал Дир, радуясь. – Вот и хорошо. Вот и прелестно, заметь, совсем. А то чего бы мы сидели и друг на дружку дулись бы.

Хелье, освободив Гостемила, обнял Дира и поцеловал его.

– Ну вот еще, – сказал Дир, обнимая Хелье. – Нежности.