Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria

Поставив будильник на шесть утра, Александра легла в постель. Космос космосом, а работа работой, да и спать-то осталось всего ничего. Лежа на роскошной широкой кровати, она повернулась на правый бок, обняла левой рукой нахолодавшую подушку мужа, приятно пахнущую чистой льняной наволочкой, и стала считать до тысячи: иначе не уснуть. Досчитала до трехсот и бросила: считай не считай, а сна все равно ни в одном глазу. Как там Ваня на Тихом океане? Прямо стихами получается. Усмехнувшись, Александра открыла глаза, перевернулась на спину и уставилась в белеющий в полутьме высокий потолок…

Ей припомнился Петропавловск-Камчатский, Авачинская бухта, из которой открывается вид на необозримый Тихий океан. Вспомнилось, как она, шестилетняя (значит, еще младше сегодняшней Кати), собирала на берегу морские звезды, успевшие высохнуть на солнце, песочного цвета, с пупырышками, полые внутри. Вспомнила и то, как взволновало ее увиденное впервые море, как почувствовала она, маленькая, худенькая, необыкновенный прилив отваги и свою сопричастность серому, уходящему за горизонт великому океану. Мама работала тогда на рыбзаводе, и от ее красных ладоней и распухших пальцев не очень приятно пахло свежей рыбой. Тот или иной характерный запах или вкус всегда совпадали в памяти Александры с тем или другим отрезком ее жизни. При штурме Севастополя это был запах солидола, которым они смазывали днища и бока немецких гробов. На Сандомирском плацдарме – запах карболки и гашеной извести, в Ашхабаде – сладкий запах тлена. На Дальнем Востоке в Благовещенске-на-Амуре это был вкус жимолости – водянистых с легкой кислинкой продолговатых фиолетовых ягод на невысоких кустах. Все, что было в детстве, она помнила теперь очень отчетливо. Навечно остались в ее памяти и рябая темная полоса воды в том месте, где река Зея впадала в Амур, и почти игрушечные китайцы в казавшихся игрушечными издалека лодках посреди Амура-батюшки. Да, вся ее жизнь отмечена какими-то характерными послевкусиями, а особенно запахами. Вот и теперь в квартире пахнет столярным клеем и мебельным лаком. Это из музея, в котором до сих пор служит свекровь красавицы Нины, приходит два раза в неделю столяр-краснодеревщик и по два-три часа работает в специально отведенной комнате, которая со временем станет столовой. «Мы, музейные, – народ смирный, но крепкий», – говорит о себе столяр. И это похоже на правду, во всяком случае, совпадает с его обликом. Он невысок ростом, сухощав, в очках в темной металлической оправе, одет всегда аккуратно, немногословен и своей работой почти не создает шума: слышно только, как негромко тукает за дверью его деревянный молоточек – киянка: тук-тук-тук… Как-то Александра спросила столяра, нельзя ли ускорить реставрацию мебели, на что он ответил тихо, но очень внушительно: «Никак нельзя, барышня, мы не ширпотреб гоним». А началось все вот с этой роскошной кровати, на которой возлежит сейчас Александра. Когда в прошлом, 1956 году они получили долгожданную генеральскую квартиру, в моду уже входила полированная мебель с ее простенькими прямоугольными формами и тонкими ножками. Ираклий Соломонович тут же пообещал достать спальный румынский гарнитур. «Ни в коем случае! – воспротивилась Нина. – Мебель будем собирать под моим наблюдением. Сейчас все избавляются от старья, а потом их внуки будут мечтать об этом старье!» В общем, она сумела убедить Александру следовать ее, Нининому, примеру реставрировать старинную мебель и самой обставлять свою квартиру. А для зачина «от себя оторвала» и подарила на новоселье подруге вот эту французскую кровать середины девятнадцатого века, уже отреставрированную ею для себя. Кровать была хороша, и это решило дело. Даже склонный к спартанству Иван и тот одобрил кровать, сказав: «Красиво. Тут и добавить нечего».

Удивительную роль в жизни Александры Александровны играла красивая Нина. Вроде они и не были близкими подругами, но как-то так получилось само собой, что от Нины узнала Александра о своих любимых духах «Шанель № 5»; от Нины впервые услышала о женихе-генерале, который оказался Ванечкой; Нина передала ей свое увлечение старинной мебелью; Нина научила ее водить автомобиль и стать заядлой автомобилисткой. Нина научила ее не злоупотреблять косметикой, а пользоваться ею очень тонко, не краситься, а подкрашиваться, что давало гораздо больший эффект, чем размалеванность. Даже сухую копченую колбасу чистить и то научила Нина: «Ты крутым кипятком ее сначала обдай, и шкурка легко снимется. То же и с помидорами в борщ, – клади их вариться целыми, а когда закипит, вынь, и кожица счистится в момент».

Из темной глубины квартиры, из кухни, донесся до спальни заливистый смех Екатерины. Они с бабушкой любили посмеяться всласть, им вдвоем всегда было весело.

«Наверное, вот это и есть счастье, – подумала Александра, – Господи, как хорошо!» – сладко потянулась на широкой кровати и стала в деталях вспоминать тот важнейший день ее жизни – среду 29 июня 1949 года, когда она родила дочь Екатерину.

Погода в тот день стояла прохладная, в среднем градусов семнадцать тепла. Если бы не зарядивший с рассвета дождь, то очень футбольная погода.

– Куда они там смотрят в небесной канцелярии? Как футбол, так и дождь! – сокрушался Ванечка-генерал, завтракая, перед тем как отправиться на службу. Бывалый солдат, Иван любил позавтракать плотно – мало ли как день сложится. В штабе, конечно, не на линии фронта, но иногда такая бешеная круговерть, что воды выпить некогда; нервы на взводе, день пролетает пулей, и не мимо каждого эта пуля просвистит, случается, что и наповал влепит. Например, всякое могло быть позавчера ночью, 27 июня… По глазам мужа Александра еще со вчерашнего дня видела, что ему не терпится что-то ей рассказать, но вопросов не задавала.

– А я Сталина видел, – вдруг за завтраком сказал Иван, – вот как тебя, Саша. Позавчера в Кремле, на приеме китайцев.

Александра взглянула на него изумленно и вопросительно: дескать, ну и как?

– Да-а, – протяжно сказал Иван, – да-а! – и кивнул несколько раз головой, как бы подтверждая, что впечатление он получил сильное. Больше они на эту тему не говорили [13].

Тогда Александра и Иван еще жили в одиннадцатиметровой комнате и вот-вот должны были переехать в другую коммуналку, но в две комнаты. А в той коммуналке, где они пока жили, была очень большая общая кухня, напоминающая танцевальный зал. Столы, шкафчики и керосинки жильцов стояли у стен кухни, а посреди нее оставалось свободным огромное паркетное пространство: танцуй – не хочу! Прежде на целый день во всей коммуналке оставалась одна глухая, согнутая пополам старуха Валера, некогда блиставшая на балетных сценах Москвы, Петербурга, Парижа, знаменитая Валерия К., ныне доживающая свой век в абсолютной тишине на попечении дочери – пожилой, грузной флейтистки симфонического оркестра. В будние дни жильцы завтракали, ужинали, а в воскресенье и обедали на кухне, но своему мужу Александра подавала в комнату. Утром он уходил слишком рано, а вечером приходил слишком поздно, поэтому они старались не беспокоить соседей, да и разговаривать с глазу на глаз было приятней, чем при слушателях.