Николай Агафонов - Повести и рассказы

– А что для этого нужно? – заинтересованно спросил Серьговский.

– Самое главное, что нужно для крещения, это вера.

– Да кто же не верит в существование Бога! Мне кажется, что даже самые ярые безбожники в Бога веруют, потому-то с Ним и борются.

– Правильно мыслите, Глеб Эдуардович, – засмеялся отец Пахомий, – ибо в Писании сказано, что бесы веруют и трепещут, а злые дела все же творят. Для крещения одной веры в существование Бога недостаточно. Нужна вера не в Бога, а вера Богу. Эта вера – есть доверие Ему. Вера в то, что сказанное Им есть Истина. А Он сказал: «Кто верует в Меня и крестится, тот спасен будет, а кто не верует, осужден будет».

Какое-то время они шли молча, думая каждый о своем. Справа раздался лай немецких овчарок.

– Ну вот, кажется, конец нашему путешествию. Побежали, батюшка, вон к той ложбинке, она будет для нас окопом.

Прямо возле березки была круглая яма, по всей видимости, воронка от бомбы. В нее и залегли беглецы. Серьговский разложил около себя рожки от автомата и несколько лимонок. Потом повернулся к отцу Пахомию.

– Знаете, батюшка, о чем я сейчас думаю. Приблизилась та черта, возле которой лгать нельзя ни себе, ни людям. Я долго жил за границей, много читал наших замечательных русских философов: Бердяева, Булгакова, Франка и других. Умом я все уже стал понимать, а вот веры, о которой вы сейчас говорили, у меня не было. А теперь есть. Ведь я вам поверил и доверяю всем сердцем. А вы верите, то есть доверяете Богу. А раз я вам доверяю, значит, через вас и Богу. Вот так у меня получается. Я искренне раскаиваюсь за все зло, которое совершил в своей жизни, и прошу у Бога и вас прощения. Если это возможно, то хотел бы креститься. Но решать это вам, батюшка.

– Дорогой мой человек, Глеб Эдуардович, прости и ты меня, ради Христа. За то, что там, на Лубянке, не разглядел в тебе образа Божия, а считал сыном погибели. Заменил суд Божий своим человеческим, греховным судом. Забыл, что Господь пришел на землю не судить, а спасти человека. Конечно, я тебя крещу, ибо вижу сердцем, что Бог тебя принимает, как любящий Отец. Могу ли я, грешный, отвергать то, что Бог принимает.

– Жалко, крестного отца у меня не будет, – печально сказал Серьговский.

– Принимающим крещение в сознательном возрасте не обязательно иметь крестных, – успокоил его отец Пахомий.

– А я, батюшка, поверите ли, всю жизнь мечтал о крестном отце. В моем детстве родители практически не уделяли мне внимания, так как свою жизнь полностью посвятили идее мировой революции. У меня был друг, мой одноклассник, и к нему каждое воскресенье приходил крестный отец. Он брал его за руку и уводил гулять. Иногда они брали меня с собой. Мне было очень завидно и обидно до слез, что у меня нет крестного отца.

Отец Пахомий улыбнулся.

– Хорошо, если вы согласны, я буду вашим крестным отцом, – подытожил разговор отец Пахомий и стал произносить молитвы.

Затем троекратно вопросил Серьговского, отрекается ли он от сатаны, тот трижды отрекся. Потом он предложил ему дунуть и плюнуть на сатану, отвернувшись на запад. Это Серьговский сделал с большим удовольствием, так как именно там была ненавистная ему фашистская Германия. Когда подошел момент самого крещения, то отец Пахомий стал растерянно оглядываться кругом, так как вспомнил, что у них нет воды. Увидев в небольшой ложбинке немного оставшегося талого снега, обрадовался. Взяв двумя руками пригоршню снега, он встал над стоящим на коленях Серьговским.

– Крещается раб Божий Глеб, во имя Отца, аминь. – При этих словах он сжал ладони – и по лицу Серьговского потекли прохладные струи.

Когда отец Пахомий в третий, последний, раз выжимал на него воду, то вместе со словом «аминь» грянул выстрел, и по лицу Серьговского потекли уже не холодные, а горячие струи, с соленым привкусом. Он подхватил падающего отца Пахомия. Положив его осторожно на землю, он бережно приподнял ему голову и подложил под нее свой китель.

– Крестный, дорогой, ты только не уходи без меня. Погоди немного, я Коле нашему помогу до своих добраться. А потом ты возьмешь меня за руку и мы с тобой пойдем. Ведь тот мир, я уверен, намного лучше этого. Но я плоховато разбираюсь в нем и могу там один потеряться. А с тобой, моим крестным, мне будет спокойней.

Отец Пахомий, открыв глаза, вымолвил:

– Не переживай, крестник, я подожду.

– Ну вот и хорошо, – обрадовался Серьговский.

Он взял автомат и стал вести по цепи немцев прицельный огонь. Те залегли, постепенно сужая кольцо перебежками. Вскоре закончились все патроны. Он привстал, чтобы бросить гранату. Толчок в грудь опрокинул его на землю. Собрав последние силы, он подполз и лег рядом с отцом Пахомием, коснувшись его руки. Батюшкина рука дрогнула, а затем слабо, но все же сжала руку крестника.

– Крестный, я ведь с вами еще о многом хочу поговорить.

– Еще успеем, крестник, наговориться, ведь впереди у нас вечность.

Над ними склонились немецкие автоматчики. Затем они расступились, пропуская вперед начальника контрразведки. Истекающий кровью Серьговский смотрел на Кюхельмана, и в глазах его тот не увидел ни страха, ни мольбы о пощаде, никакого смятения. В них была просто задумчивая глубина. На его груди лежал портфель начальника штаба, и это обстоятельство больше всего обрадовало Кюхельмана.

– Ну что, господин Биргер, или как вас там еще назвать, вы, как это говорят русские, чуть было меня не переиграли.

И он, нагнувшись, взял портфель.

– Почему же «чуть было»? – улыбнулся Глеб и разжал правую руку, лежавшую до этого под портфелем. Из нее выкатилась граната с сорванной чекой.

Март 2005. Самара

Анастасия Матвеевна, собираясь в церковь ко всенощной, с опаской поглядывала на своего супруга, полковника авиации в отставке Косицына Михаила Романовича. Михаил Романович сидел перед включенным телевизором с газетой в руках. Но ни на телевизионной передаче, ни на газете сосредоточить своего внимания он не мог. В его душе глухо росло раздражение, некий протест против намерения жены идти в церковь. Раньше, еще в молодые годы, она захаживала в церковь раза два-три в год. Он на это внимания не обращал: мало ли какая блажь у женщины. Но как вышла на пенсию, так зачастила в храм каждое воскресенье, каждый праздник.

«И сколько этих праздников у церковников – не пересчитать, – с раздражением думал Михаил Романович. – То ли дело красные дни гражданского календаря: Новый год, Восьмое марта, Первое мая, Седьмое ноября и уж совсем святой, особенно для фронтовика, День Победы, вот, пожалуй, и все. А тут каждый месяц по нескольку, с ума можно сойти».

Анастасия Матвеевна думала о том, что последнее время ее супруг очень раздражителен, оно и понятно: болят старые фронтовые раны, здоровье его все ухудшается. Но почему-то больше всего его раздражает то, что она ходит в церковь. Чуть ли не каждый ее уход на службу в храм сопровождается скандалом и руганью.