Татьяна Булатова - Счастливо оставаться! (сборник)

Перед ее глазами стояла та, давнишняя картина из позапрошлого года, когда вместе с мужем навещали в областной больнице лежавшую там на обследовании сватью. Была середина ноября – холодно, бесснежно и ветрено. Сначала стояли в вестибюле терапевтического корпуса. Сватья ругала врачей, медсестер, соседок по палате. Жаловалась, что кормят невкусно, по-больничному пресно. Долго благодарила за привезенные гостинцы и все время спрашивала: «Как там наши?»

Зиновий Петрович томился. Выходил курить. Потом возвращался. Сваха начала гнать гостей. В итоге простились, по-этикетному троекратно поцеловавшись.

Вышли молча и направились к воротам. Откуда-то слева раздался металлический скрежет: из «санитарки» выгрузили оцинкованные носилки, на них – голая мертвая женщина. Большая грудь свесилась, круглые крупные плечи пугали своей восковой желтизной. Вырвавшийся из-за угла ветер затрепал соломенную пергидрольную прядь несвежих волос.

– Чче-ерт, – выдохнул Зиновий Петрович и отвернулся. Полина Михайловна заспешила за мужем. Вслед послышался грохот опускаемого лифта. Хлопнула дверь санитарки, и машина отъехала.

«Морг, видимо», – подумала Звягина и подставила лицо ветру. Муж закурил и между делом бодро и по-деловому сказал:

– В больницу, если что, не отдавай. Не хочу, чтобы голым… на носилках… в шахту. Сама обмоешь, чужих чтоб рядом не было… И бабок не зови…

Так и сделала. Хотелось припасть к застывшему телу, пугал холод. Дважды Полина вставала перед мужем на колени, и дважды сын поднимал ее и возвращал к страшному прощальному делу. Одевали Зиновия Петровича трудно и медленно – тело не гнулось, и пальцы не слушались. Мелкие пуговицы на рубашке все время выскальзывали из петель. Но Полина Михайловна не торопилась, застывая над каждой пуговицей и обращаясь к мужу с просьбой подождать.

Попросила расческу. Любовно провела по волосам, не замечая, как на лицо покойника падают ее слезы, оставляя за собой глянцевые полосы. Склонилась над мужем, многократно поцеловала оправившийся от морщин лоб, со стоном сбросила положенные на глаза Степаном пятаки и наконец-то отчаянно закричала: «По-че-му?»

– Почему он? Почему сейчас? За что?

Младший Звягин матери не мешал. Тихо делал свое дело – связывал веревочкой отцовские руки, так и норовившие лечь вдоль тела. Ему хотелось прижаться к отцу – к плечу, к рукам, к груди, в конце концов. Прижаться и заскулить, тонко и жалобно: вдруг встанет? Встанет и скажет: «Вы это, мать ети, чего? Чего надумали? Живой я пока…»

Было неловко при матери, поэтому держался, прилаживал эту дурацкую веревочку. Ждал. Чего только ждал?

Немного спустя Зиновия Петровича переложили на снятую с петель дверь, уложенную на добротные табуреты, когда-то им и сбитые. Осталась официальная часть: гроб, справка, место на сельском кладбище и прочие ритуальные вопросы. Ими и предстояло заняться Степе Звягину.

Выйдя на улицу, он заметил, что к дому потянулись люди. В основном это были старухи. От одного их вида Степе стало нехорошо, поэтому он бросился в противоположную сторону, намереваясь обежать полсела, пока доберется до нужного места. По дороге его окликали, спрашивали, когда хоронить. Звягин отмахивался, что пока не знает, но все равно, как положено, на третий день, и продолжал свой путь. Шагая, Степа вспомнил, что даже не спросил у матери, как это произошло, когда именно. Он двигался целеустремленно, словно рассекал стоящее перед глазами изображение мертвого голого отца.

Ираида в это время тоже зря времени не теряла. Разбудила Ольгу, наказала из дома никуда не выходить, Вовку покормить и ждать, пока не вернется или она сама, или отец.

– А когда? – переспросила ничего не понимающая со сна Оля.

– Когда-когда, – огрызнулась Ираида Семеновна. – Откуда я знаю когда?

Ольга, привыкшая к материнским причудам, на ответе не настаивала. Но видя мать странно встревоженной, робко поинтересовалась:

– Куда ты, мама?

– Ниче, доча, – невпопад ответила Ираида. – И это переживем.

Девочка с недоумением посмотрела на мать, но спросить так и не решилась, видя, что той некогда. Как только за Ираидой захлопнулась дверь внизу, Ольга подбежала к окну, наблюдая за матерью с высоты второго этажа. Та вела себя странно: сначала заскочила в дом напротив, где жила ее подруга Таня, но пробыла там не час, как обычно, а пару минут, не больше; затем вошла в калитку второго соседского дома, но проходить далеко не стала, а что-то крикнула копошившемуся в огороде хозяину. Да и еще вот что: на голове матери был черный платок.

Ольга растолкала Вовку, отчего тот пришел в негодование.

– Я спать хочу, – закапризничал мальчик и перевернулся на другой бок.

Но не тут-то было. Олю такое положение дел явно не устраивало. Она чувствовала, что что-то происходит, но понять что, пока не умела. Для этого ей жизненно необходимо было оказаться на улице, а сделать это было невозможно по одной-единственной причине – «из-за этого дурака Вовки».

– Вставай быстро, – прошипела девочка брату на ухо, – а то ведьма придет.

Одно упоминание о ведьме подняло Вовика с кровати взрывной волной:

– Заче-е-ем?

– Не зачем. А за кем, – продолжала Оля добиваться поставленной цели.

– За ке-е-ем? – дрожащим голосом переспросил мальчик.

– Ну не за мной же, – успокоила его сестра.

– А почему за мной? – отстаивал свои рубежи Вова.

– Потому что дрыхнешь до обеда…

До обеда, конечно, было еще далеко. Но на всякий случай Вовка решил подчиниться.

– А где мама? – полюбопытствовал мальчик.

– Ушла.

– А папа?

– И папа ушел. Я главная.

Вовик помрачнел:

– Умываться, что ли?

– Можешь не умываться, – великодушно разрешила Оля.

– А можно, – с надеждой уточнил Вова, – не буду завтракать?

– Нельзя, – отрезала Ольга и насупила брови. Необходимость накормить брата определялась ею как первостепенная. Она помнила о материнском наказе и собиралась его выполнить во что бы то ни стало.

Дети спустились вниз, но на столе вместо привычного субботнего разнообразия их ждала в сковороде остывшая яичница.

– А блины где? – поинтересовался Вова.

Оля посмотрела на пустую плиту. На всякий случай даже в холодильник. Блинов нигде не было.

– Я не буду яичницу, – затянул знакомую песнь Вовка.

– Будешь как миленький, – пообещала ему сестра. – А то к Трифону не пойдешь.

Вовик, благодарный уже за то, что ему не пригрозили ведьмой, попробовал было увильнуть от предстоящего завтрака, но был быстро водворен на место.

– Не хочешь – как хочешь, – нарочито равнодушно сказала Оля и приступила к еде.

Мальчик занервничал. События сегодня явно развивались не по традиционному сценарию.