Елена Сазанович - Солдаты последней войны

Майя спала, подложив ладони под щеку, как ребенок, то улыбаясь, то хмуря брови. Натянув одеяло до самого подбородка. Я прикрыл ее еще одним пледом и вышел на балкон, перекурить последние события. Несмотря на ранее утро, было еще темно. В редких окнах уже горел свет. Наш новый дворник яростно размахивал метлой, сгребая в кучу мокрые листья. И у меня промелькнула мысль, что это он делал весьма неумело.

Я пытался сосредоточиться на новом дне, пришедшем, слава Богу, в мой дом уже в который раз. Я пытался думать о своей музыке, которая напоминает шум осеннего дождя. Я пытался думать о Шурочке и Петьке, об их вчерашних недомолвках и заговорщицких взглядах. Я пытался думать о дворнике с лицом чиновника, вырядившегося в рабочий костюм, словно на маскараде. Я пытался думать о чем и о ком угодно, только не о Майе. Я гнал мысли о ней, подобно дворнику, разгребающего листьепад. И ни у меня, ни у него это не получалось. С упрямой настойчивостью я пытался не думать о Майе. Потому что в противном случае это означало думать о невозможном. О прошлом без будущего. И даже уже без настоящего. Думать о том, что нашей любви никогда не суждено сбыться. Когда едва познав ее, нужно уже прощаться. А я слишком ее любил, чтобы так думать…

Я обрадовался, когда к дому подкатила какой-то «мерс», из которого вывалился какой-то солидный мужик и стал о чем-то разговаривать с дворником. Теперь я мог сосредоточиться на чем-то ином, чем Майя. И по началу подумал, что этот тип не может найти нужный ему дом. Но они уже беседовали слишком долго, причем дворник все время боязливо озирался. И мне показалось, что они хорошо знают друг друга. Но поразмыслить, что может быть общего у нашего дворника и незнакомого солидного типа, я не успел.

Мои глаза нежно прикрыли холодные руки.

– Угадай, – услышал я позади себя хрипловатый голос.

– Очень трудно, почти невозможно. Ведь так много людей проживает в моей квартире.

– Ты хочешь сказать, так много женщин бывает в твоей квартире, что всех и не упомнишь, – Майя шутливо пригрозила мне пальцем.

– Увы, любовь нынче – роскошь. Привилегия богачей и бездельников. У других же обостряются различные другие чувства – голода, опасности, страха, борьбы, ненависти, справедливости, гордости… И притупляется чувство любви. Потому что из всех чувств любовь самое эгоистичное и самое привилегированное.

– Значит, любовь существует только для тупых богатых бездельников, типа меня? – Майя не на шутку обиделась.

– Ты меня не поняла. Тупые и богатенькие любят от безделья и поэтому невпопад. Поскольку на другое они не способны. Другое им просто неподвластно. Вот они и пытаются разнообразить свой мир с помощью самого доступного и простого – любви. Как правило, опошляя и принижая ее. Зато, когда любят те, у кого мир уходит из под ног и кому приходится сражаться, чтобы он не рухнул, кто считает любовь непозволительной роскошью, то уж до конца и по-настоящему.

– Ты слишком много философствуешь, Кирилл. И слишком много говоришь о любви. Что настораживает.

– Но я же говорю не о любви к тебе. Я рассуждаю абстрактно. А тебя – просто люблю. И, наверное, поэтому злюсь на тебя и стараюсь обидеть. Я тебя не должен любить.

Майя поцеловала меня в щеку.

– Может, и не должен. Но накормить просто обязан. Иначе я умру с голоду.

– Вам омары в лимонном соусе или куропатку в апельсиновом желе? Или сгоревший картофель по-кирилловски?

Майя расхохоталась и потянула носом. Запах гари еще чувствовался даже на балконе.

– Ну, безусловно, картофель по-кирилловски. Где я еще такое попробую? Эксклюзивный вариант!

Несколько еще не до конца обуглившихся картофелин так пригорели ко дну кастрюли, что я с трудом вырезал их серединки. И опять начинал злиться. На себя, что лучшее не могу предложить. На Майю, которая принимала все с такой легкостью и благодарностью. На любовь, которая пахла гарью и дымом. А Майя с мужским аппетитом уплетала обгоревший картофель и с удовольствием жмурила глаза. Мне показалось, что она играет, чтобы не обижать такого гостеприимного хозяина. И играет плохо.

– Все так чудесно, – сказала она, словно угадав мои мысли. – И этот дождь за окном, и этот подгоревший картофель, словно запеченный в костре. И ты… Рядом ты…

– Не надо, Майя, пожалуйста, не надо. Чем больше ты восхищаешься моей жизнью, тем больше я тебе не верю и еще больше испытываю к себе жалость и отвращение.

– Я восхищаюсь не твоей жизнью. Я восхищаюсь просто жизнью. Просто жизнью, каждой ее минутой. Поверь, я имею на это право.

– Ну, допустим, я тебя понимаю, – меня все начинало раздражать и я даже повысил голос. – Любое приключение интересней привычной жизни. И в сравнении с ней выглядит восхитительным. При однообразном жизненном укладе любой готов схватиться за экзотику, даже если она пахнет гарью. Для меня все гораздо серьезнее. И поэтому радоваться у меня нет причин.

– Ну вот, ты хочешь все испортить. Все, все, все! Себя наказываешь и меня хочешь наказать, – Майя с тоской посмотрела за окно. За окном был не менее тоскливый пейзаж. Майя не разозлилась. Она воспринимала все достойно и мудро. И раздражала меня еще больше. Чтобы не наговорить глупостей, я решил охладить пыл и пройтись за сигаретами.

– Кирилл, – окликнула меня Майя на пороге.

– Что? – я резко обернулся.

Она сидела поникшая и тихая. Ее зеленые глаза, еще сонные, еще не проснувшиеся, неотрывно смотрели на меня. И я в них почему-то прочитал страх.

– Что, Майя?

– Я боюсь, Кирилл…

Ну вот, уже пошли страхи замужней женщины, которые вообще могут испортить любую любовь. Еще не хватало успокаивать ее совесть. Если я со своей никогда не мог до конца разобраться.

– Скоро вернусь, Майя. И мы поговорим…

– Я действительно боюсь…

Но я уже плотно прикрыл за собой дверь.

Когда я вернулся с букетом белых астр, этих печальных символов осени, Майи уже не было. Я вернулся, чтобы загладить свою вину. И мне стало тошно, прежде всего от себя. Я давно разучился быть просто счастливым, хотя бы до утра, хотя бы на миг, не усложняя все дутыми теориями и самобичеванием. И бегая от своего счастья, которого уже боялся, потому что знал, что век его очень недолог. Что его кратковременная прелесть неизбежно приводит к опустошению. Я научился контролировать себя и разучился быть по-настоящему счастливым. Но это не давало мне никакого права лишать счастья других.

Долго заниматься самокопанием мне не пришлось. Через несколько минут в мою квартиру буквально ворвались Шурочка и Петька. И тут же огляделись.

– Ты один… Вот и хорошо, – Петух покосился на букет астр, брошенный на неубранный стол, и на меня, хмурого и сосредоточенного.

– Так ты уже все знаешь, Кира…