Елена Сазанович - Солдаты последней войны

Она недоуменно взглянула на меня. Я объяснил ситуацию, как мог. И стремглав бросился к Шурочке. Вернулся я уже в другой дом. По комнате, озаренной странным светом, блуждал загадочный аромат. Перед зеркалом сидела не знакомая мне дама. И я присвистнул от удивления.

– Неужели эта прекрасная незнакомка – моя женщина?

Я закрыл глаза и подошел к ней, вытянув перед собой руки. Майя их крепко сжала.

– Она! Не может быть! И что такая великолепная женщина, в таком изумительном платье, благоухающая такими чудесными духами делает в захолустной дыре рядом с таким сомнительным типом?!

Майя просияла. Ей всегда нравились мои неуклюжие комплименты. Тем не менее я не лгал, хотя и кривлялся. Она действительно была прекрасна. И вдруг меня больно резанула мысль, что я ей, действительно, не подхожу. Я привык видеть Майю в джинсах и свитере, без грамма косметики на лице. А в дорогом черном платье, подчеркивающем четкие линии ее стройной фигуры, благоухающей дорогими духами и дорогой косметикой, она вновь мне стала чужой.

Майя сидела перед зеркалом. И я, затаив дыхание, наблюдал, как эта чужая женщина изящными тонкими руками колдует над прической. Она почувствовала мой напряженный взгляд, обернулась и, притянув к себе, крепко поцеловала. На моих губах остался сладкий вкус помады.

– Дурачок, какой же ты дурачок! Я же ради тебя старалась. А ты словно хочешь, чтобы я всегда была чучелом.

– Ну, знаешь, с чучелом как-то спокойнее.

Я крепко ее обнял. Я вновь прижимал к груди самого близкого мне человека.

С Шурочкой мы договорились встретить его Катю возле детдома. А потом вместе поехать к Васильку. Я как индюк надулся от гордости, когда под руку с Майей вышел из подъезда. Мне казалось, весь мир упадет на колени перед ее красотой. Но какой там мир?! Шурочка едва взглянул на мою даму, не заметив никакого преображения. Впрочем, мой товарищ не являлся примером джентльменской внимательности. Он был всего лишь близоруким исключением. Жаль, что нас не видел Петька. Вот уж кто воистину знает цену прекрасного! Может быть, он тогда бы задумался, что с ним делает эта телевизионная швабра. И я словил себя на мысли, что не думаю о Петухе с ненавистью. Хотя тот вполне этого заслуживает.

Едва мы вышли из метро, нас в буквальном смысле поглотил базар. Торговцы прямо-таки заставляли нас покупать мандарины, орехи, носки, сковородки. И мы, с усилием пробиваясь сквозь их плотные ряды, ловили на себе их злобные взгляды. А один лопоухий, красный от мороза и от водки, внезапно мертвой хваткой вцепился в мой локоть.

– Что вас интересует? – угрожающе спросил он, делая ударение на последнем слове.

Я даже вынужден был остановиться и внимательно оглядел предметы женского туалета, развешенные на веревках вперемежку с солнцезащитными очками.

– Меня лично интересует…

Он затаил дыхание. И в предвкушении нечаянного счастья от очередной продажи покраснел еще больше.

– Лично меня на сегодняшний момент интересует лишь один вопрос: есть ли жизнь на Марсе? Вы случайно не в курсе? – вежливо спросил я.

Он на мгновение оторопел, потом сплюнул и громко выругался.

– Мужик, а, мужик, – позвала меня веселая, круглолицая продавщица молочных продуктов. Безосновательно рассудив, что если я остановился у одного лотка, то почему бы не задержаться еще у одного. – Ну, мужик, купи «Данон». А я тебе прямо тут станцую.

– Ну, если только голой и на прилавке, – томно прошептал я.

– Хорошо, я согласная! – радостно заорала она во весь голос, – И голой, и на прилавке – только купи!

– Может, вам что-то подсказать? – слишком приторно и услужливо пропела крупная девица, торгующая всякой дребеденью для компьютеров, заметив, что я неосторожно бросил внимательный взгляд на ее лоток. Впрочем, несмотря на все мое абстрактное увлечение виртуальной реальностью, времени сейчас не было. И я ошарашил ее, глядя прямо в глаза:

– Подскажите, пожалуйста, как правильно пишется слово «экс-про-при-а-ция»? Экс-про или экс-пра?

Сразу ничего не поняв, она раскрыла рот. Не зная, что и ответить.

– Почитайте на досуге орфографический словарь, мадмуазель, – посоветовал я девице и бросился догонять своих друзей.

– Мандарины для детей, налетай-ка поскорей! – ошалев от мороза, пел какой-то грузин, притоптывая на месте.

С огромным трудом мы выбрались из базарного хаоса, бардака и абсурда. Я оглянулся. Передо мной во всей красе раскинулась маленькая модель нашей страны. Моя огромная непобедимая Родина превратилась в сплошной маленький базар. На котором все покупалось и все продавалось. Моя Родина торговала собой. Она кричала, ругалась матом, обвешивала, обманывала, требовала подаяния. Корчилась от злобы и ненависти, стояла на коленях, плевалась и захлебывалась от собственной слюны, задыхалась от бессилия, голой танцуя на столе. Моя Родина делала все что угодно, только не боролась за достойную жизнь… И я подумал, а есть ли, на самом деле, жизнь на Марсе? Хорошо, чтобы она там была…

Мы свернули на боковую улочку, где было не на много спокойнее. Там все бежали уже в другом направлении. С базара на базар. Слева шла бойкая торговля пивом и пирожками в уличном открытом кафе. Пустые жестяные банки устилали снежную дорогу, словно елочные игрушки. Уже подвыпившая шпана примостилась на постаменте какой-то потрескавшейся и обшарпанной стелы, громко чавкая и захлебываясь пивом. Что-то возбужденно обсуждая и размахивая руками. Едва поравнявшись с ними, я резко остановился. Верх бетонной стелы венчала такая же выцветшая красная звезда. Ни больше, ни меньше это был памятник защитникам славного города Москва, павшим в Великой Отечественной войне. И на нем – уже практически стертые временем фамилии погибших воинов. Я стал считать: десять, двадцать, тридцать, сорок фамилий. На каждой их четырех сторон стелы. Мелким шрифтом, подогнанные плотно друг к другу, чтобы все вместились. Чтобы никого не забыть. Но все уже были забыты. Более того, в трех метрах от памятника устроили пивнушку. И на постаменте памятника погибшим пьянствовали, плевались, гадили. О его мрамор тушили сигареты.

Я смотрел на бездушные, отупевшие лица прохожих, мелькающих, как на некоем чудовищном маскараде. Никто не останавливался. Никто ничего не знал. Не хотел знать, что вот она – наша память. Оплеванная, залитая пивом. Погибших убивали повторно. Теперь уже навсегда… Еще одна черная жирная черта, подведенная барахтающейся в дерьме страной в беспамятном времени и бесцельном пространстве… Десяток равнодушных пьяных тинейжеров с одной стороны, и сотни их погибших дедов и прадедов – с другой. Погибших, как оказалось, за гибнущие по доброй воле души их внуков и правнуков…