Елена Сазанович - Солдаты последней войны

– Бывший? – удивилась Майя. – Как легко ты разбрасываешься людьми. А на счет ведьмы… Тем более не прав. Она очень даже ничего. Здесь деньги из нее сумели сделать что-то приличное. Я когда-то давно отдыхала вместе с ней в пионерлагере. Она считалась самой некрасивой и самой активной девочкой. Выступала на всех пионерских сборах, яростно обличая лентяев и двоечников. А однажды уговорила всю нашу палату отправиться на помощь вьетнамцам – бороться против американского империализма. Ночью мы и двинулись в путь, через лес. Она даже нарисовала маршрут. А потом мы даже не заметили, как она исчезла. Оказалось, она спряталась под кроватью, от страха. Нас, конечно, вскоре выловили. А она громче всех пропесочивала «беглецов» на сборе – за самовольную отлучку из лагеря. Влетело же нам тогда!

– Хорошая девочка. Теперь она с телеэкрана взахлеб борется против тех же вьетнамцев, отстаивая жизненные интересы того же американского империализма. Кстати, и фашизма. Жаль, что вы тогда ее не побили. Врезали бы хорошенько, глядишь активность бы и поутихла. Так нет – еще одного диверсанта упустили. Но ничего, всему свое время.

Когда чай был выпит, а бутерброды съедены, Майя вызвалась меня проводить. Я сопротивлялся как мог, поскольку считал, что она еще не оправилась после полета. Но она наотрез отказалась валяться весь день с книжкой в постели.

– Уж не к Щербенину ли ты решила наведаться? – наконец догадался я.

– С каких пор ты стал угадывать мысли?

– Можно все упростить. Если честно, я лучше разбираюсь в психотерапии, чем он.

– Ты? – Майя поцеловала меня в щеку. – Значит мне придется сделать выбор: либо ты – мой врач, либо – любимый.

– А любимый врач – никак не получится?

Майя рассмеялась. Встряхнула рыжими волосами и взяла меня под руку. Больше я не изображал из себя заботливого мужа.

Едва мы прошли в метро, кишащее как муравейник, я тут же скумекал, что со мной идет под руку человек, который к нашему общественному транспорту вообще не привык. Или – давно отвык от него. Майя побледнела и расстегнула ворот пальто. Нам с трудом удалось втиснуться в вагон. Особенно усердно толкалась локтями одна здоровенная тетка с толстыми клетчатыми баулами. Я от злости наступил ей на ногу. Она взвизгнула, но отыскать виновного было невозможно. Толпа прижала нас к двери. Троица сидячих рядом счастливчиков дружно закрыла глаза, а один из них – здоровенный краснощекий бугай, похожий как две капли воды на Клинтона в шапке-ушанке – даже стал похрапывать для пущей убедительности.

Я незаметно взглянул на Майю. Ее лицо покрылось красными пятнами, а в глазах застыл нездоровый блеск. Мне показалось, что если бы было куда упасть, она непременно грохнулась оземь. Тут дело, пожалуй, даже не в привычке. Я уже ругал себя всеми плохими словами, что не настоял на своем и не убедил ее остаться дома. Еще врач называется! Специалист липовый! После больницы, после двеннадцатичасового перелета, после бессонной ночи позволить девушке оказаться в подземелье! Я более внимательно взглянул на мирно спящую троицу и сообразил, что добрые вежливые слова не разбудят их совесть. Тогда я решил действовать по-другому. Я громко и хрипло закашлял им прямо в лицо и выругался.

– Черт! Туберкулез совсем замучил!

Двое даже не пошелохнулись и не открыли глаза. На данный момент туберкулез их волновал меньше всего на свете. Но красномордый Клинтон не выдержал и, видимо, испугавшись навсегда потерять свой здоровый цвет лица, вскочил с места, расталкивая всех локтями, и спрятался в гуще толпы. А я ловко усадил Майю на его место.

Но тут подала свой голос тетка с баулами.

– Вот молодежь! – задыхалась она то ли от наглости, то ли от возмущения. – Ни за что не уступят места! Здоровая, молодая девка…

Несмотря на то, что кругом восседали еще более здоровые и молодые джентльмены, объектом нападок она выбрала Майю. Наверное, ее тетка просто не боялась. Ведь джентльмены могут и послать куда подальше.

– Бабушка, – нарочито вежливо обратился я к ней. – Вы что-то сказали?

– Какая я тебе бабушка! – взвизгнула торгашка.

– Ах, извините, тогда гражданка-инвалид!

– Какой я тебе инвалид! – ее голос сорвался на последнем слоге.

– Тогда, я вас не понимаю, – продолжал я изголяться в любезностях. – Либо вы старый немощный человек, либо инвалид. В противном случае вполне можете и постоять со своими пожитками.

– Умник нашелся! – тетка кипятилась, как раскаленный утюг. Казалось, вот-вот и зашипит. – Видала я таких умников! Никогда места и не уступят!

– А вы, женщина, за кого голосовали на президентских выборах? – прокурорским тоном спросил я.

Это был мой коронный прием, действующий на таких разъяренных граждан совершенно убийственно. После такого поворота разговора большинство замолкало, не зная что ответить на такой неожиданный вопрос… Впрочем, тетка хотя и растерялась и надула щеки, но сдаваться не собиралась.

– За кого надо!

За кого надо – было более чем достаточно.

– Судя по вашему благородному виду и респектабельным сумкам – за капиталистов. В таком случае вам не на кого обижаться. Можете навсегда расстаться с надеждой, что вам когда-нибудь где-нибудь уступят место. Время пионеров прошло, и вы к тому приложили свою руку. Да будет вам известно, фея торговли, что при безудержных рыночных отношениях, поддержанных вами, за все нужно платить. В том числе и за место под солнцем. И что при справедливом капиталистическом строе побеждает лишь тот, кто сильней и нахальней.

Тетка выпучила на меня глаза, набрала в рот воздуха и тут же со свистом его выпустила. Не зная, что ответить на мой красноречивый монолог. Народ радостно загудел. А я, схватив Майю за руку, уже пробирался к выходу. Объявили нашу остановку. За нами уже слышался разгоряченный спор. Все набросились на тетку, припоминая спекулянтам вообще все мыслимые и немыслимые грехи. И тетке пришлось отдуваться и за рыночные отношения, и за весь мировой капитал.

Эта зима была одной из многих в моей жизни, но, пожалуй, за все последнее время – первой самой счастливой. Я вновь почувствовал почву под ногами. Вновь полюбил свой дом, в который мне наконец-то хотелось побыстрее вернуться. Я вновь был не одинок.

Майя хорошела на глазах. Такое резкое преображение бывает разве что в подростковом возрасте, когда неуклюжие угловатые девочки вдруг превращаются в миленьких девушек. Майя из поникшей, усталой, недоверчивой женщины, не раз пытающейся покинуть этот мир, превратилась в очаровательного, уверенного человека, смело шагнувшего навстречу непростой жизни. Я же все чаще ловил себя на мысли, что забываю о ее болезни. Пожалуй, она тоже все реже задумывалась о ней. Ее щеки порозовели, веснушки стали ярче, в раскосых глазах поселилось счастье, а на лице заиграла нежная и пленительная улыбка. Я как никогда поверил в чудо.