Елена Сазанович - Солдаты последней войны

– Ты куда-то спешишь? – встревожилась Лерка. Похоже, она цеплялась за меня, как за спасательный круг. И, похоже, на сегодняшний день для нее я был самым близким человеком. Хотя и из прошлого.

– Через пару часов мое дежурство в больнице.

– Возьми меня с собой, Кира. Ну, пожалуйста.

Я посмотрел на нее с недоумением.

– Понимаю, что прошло слишком много времени. Но… Если хочешь знать, там я прошла курсы медсестер.

Все-таки когда-то Лерка была моей женой. И несмотря на то, что она бросила меня, до сих пор я почему-то чувствовал некую ответственность за нее.

– Идем, Лера. Попробуем что-нибудь для тебя сделать. Место Зиночки еще не занято. Но, как говорится, свято место пусто не бывает.

К работе Лерка приступила уже со следующего дня. Я стал часто слышать ее звонкий смех в палатах. Ее кудряшки вновь позолотились, она похорошела и даже помолодела. Больные ее обожали. А она вновь изображала из себя Мерелин Монро, пританцовывая в ординаторской и напевая: «С днем рожденья, тебя…» Чисто по-русски. От Америки она отказалась. Наотрез. Актрисой стать ей было не суждено. Но, похоже, она ни разу об этом не пожалела. И я вновь с печалью подумал, что все возвращается на свои места. И по-прежнему терпеливо ждал возвращения Майи. Но она почему-то не спешила, хотя весна уже полностью вступила в свои права.

Даже звонить Майя стала все реже и реже. Ее голос сделался каким-то чужим. Нас разделял океан и еще тысячу световых лет. И в мое сердце все чаще закрадывалась скользкая и холодная мысль, что не все возвращаются из-за океана. Иногда я ловил эту мысль и с особым ожесточением душил ее. И сам звонил Майе. Но она лишь сухо отвечала:

– Не трать попусту деньги, Кирилл.

– О, Господи! – кипятился я. – Я не хочу, вот так! Когда ничего не понятно! Лучше сразу скажи: ты забыла меня?! И больше меня не любишь?! В конце концов, ты будешь права. Все Боги на твоей стороне! Наша любовь была неправильной, была…

– Не нужно, Кирилл. Ты же другой. К чему эти истерики?!

И все. Только равнодушные, равномерные, отсчитывающие бессмысленные секунды гудки. И в следующий раз – тоже самое. И в последующий.

– Ну скажи только одно – ты больше меня не любишь?!..

– Не трать попусту деньги…

И все.

Однажды я услышал краткий и беспощадный ответ, который сам вымаливал чуть ли не на коленях.

– Да, я тебя больше не люблю. В конце концов, так будет лучше. Ты тоже имеешь право на счастье…

Я был окончательно сломлен. Я метался по комнате, не находя себе место. То отрешенным взглядом рассматривал свое небритое лицо в зеркале. То от злости расшвыривал по сторонам вещи и даже бил посуду. Как законченная истеричка. И каждый вечер судорожно набирал и набирал номер ее телефона. Но мне никто не отвечал. Наконец я окончательно стал понимать своих пациентов. Однако, в отличие от них, помочь мне никто не мог. А помочь себе сам я был не в состоянии… А помогла музыка. Еще никогда в жизни мне так хорошо не сочинялось. Я писал и писал. О своей счастливой жизни, которую так и не удалось выстроить. Наконец, когда все эмоции остались на нотных листах, растворившись в звуках никчемного мира, я успокоился. Раны затянулись и лишь иногда ныли по ночам. Превращая сны в кошмары.

В одну из таких ночей меня разбудил внезапный телефонный звонок. Проснувшись, я долго прислушивался к его заунывным звукам. И наконец решился поднять трубку. Я уже знал, кто звонит.

– Кира, – голос тихий, слабый, теплый. Тот голос, который я не раз слышал. И который еще не успел забыть. – Кира, не спрашивай ни о чем и ничего не говори. Только сыграй мне. Я знаю, ты уже все закончил. Ты ведь писал эту музыку для меня… Сделай мне, пожалуйста, этот последний подарок.

Я и не собирался ничего спрашивать. И ничего говорить. Я еще почти спал. И вообще плохо соображал. Почти автоматически я перенес телефон ближе к пианино, перекинул трубку через крышку и придвинул стул. И, едва в ночной тишине раздались первые аккорды, я впервые прислушался к своей музыке. Весь царивший в моих мыслях хаос и беспорядок вдруг гармонично и четко сложились в мелодию.

Если бы я был поэтом, то эти строки говорили бы о любви. О жарких всплесках летних солнечных лучей. О веснушках на ее смуглом заостренном лице. О резком осеннем ливне, хлеставшем нас по щекам. О косынке, улетающей в хмурую дальность. О ее раскосых глазах, в которых застыли и страх, и желание. О елочном шарике, блестящем на снегу. О бесконечном времени, поражающем сердце секундами. О весенней звездной паутине, в которой запутался огонек самолета. О немом котенке Шарике, уснувшем на ее острых коленках. О несбывшихся надеждах. О четырех порах года нашей сбывшейся и несостоявшейся любви. О самой любимой женщине с весенним именем Майя…

Если бы я был поэтом, как мой товарищ Петух, то, наверное, прочел бы ей:

Если бы я был поэтом… Но я был музыкантом. И моя музыка говорила своим особым языком. Который был понятен только ей. И она все поняла.

Я услышал в трубке ее порывистое дыхание. И мне вдруг так захотелось прикоснуться ладонью к ее щекам. И вытереть слезы. И сказать: «Ты плачешь, Майя?!»

И я сказал это.

– Все у нас получилось, Кира, – сквозь слезы тихо ответила Майя. – Несмотря на разлуку, у нас все получилось. Любовь – такая редкость. И пусть она принесла только боль… Я эту боль ни на что не променяю…

– Ты никогда не вернешься, Майя…

– Но твоя музыка всегда будет с тобой. А значит – буду и я…

Короткие и резки гудки прервали наш разговор. Я тяжело опустился в кресло. Майя. Но почему, почему, черт побери! Майя… Я приблизился к балкону и распахнул дверь. В воздухе пахло черемухой и поздней весной. Светало. На пороге стоял мой самый любимый месяц – май. Уже без Майи. Мне еще долго придется жить в мае без Майи. Очень долго. До тех пор, пока она не вернется. А она не вернется никогда.

Лишь через три дня я понял, что по-настоящему она ушла этим ранним утром. Когда на пороге стоял месяц май. Весеннее нежное имя Майя не спасло ее… Майя умерла в преддверии мая. Когда расцветала новая заря, а я стоял у распахнутого балкона, с жадностью вдыхая запахи поздней весны и черемухи. Уставший и опустошенный после музыки и мимолетного разговора с Майей. И еще ничего не знал.

Я не знал, что прошла уже почти неделя, как она вернулась домой. Не знал, что еще когда мы были вместе, ей стало намного хуже, но она все умело скрывала. Не знал, что в тайне от меня она сдала анализы и их результаты перечеркнули все наши надежды. Не знал, что она взяла слово со Щербенина ничего мне не рассказывать… Всего этого я не знал… Что больше всего на свете она боялась угаснуть на моих глазах. Что она специально избегала телефонных разговоров со мной и своим «больше не люблю» хотела дать мне возможность более-менее спокойно жить дальше. Ни о чем не жалея. Ей казалось, что «больше не люблю» значит гораздо меньше, чем смерть. Оказалось, она запретила своим что-либо говорить мне до ее похорон. Она хотела, чтобы я всегда помнил ее живой. Словно она просто так улетела от меня… На самолете. Далеко-далеко. За океан.