Юрий Тупикин - Вольные повести и рассказы

«Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…»

– О, Любан! Ты меня истерзал, я измучена! Ты бы не мог поменьше?…

Что значит «поменьше» в люболечении? Понятие неопределённое.

Связались с Любаном, терпите, как терпит он своё обязательство себе во вред. Чтобы было о чём перед шефом отчитаться, согласно его оговоркам…

Он умрёт вместе с ней, но сделает из неё человека, верной морали и мерам. Потому что такие, как Любан, – редкость, родовая кровь целомудрия, а навозный продукт в голове шефа. На каждом шагу они не встречаются и могут не встретиться за всю жизнь. Он резерв природы, которым воспользовался хитроумный шеф.

Он снова чувствовал некое созвучие между ветром и Таней и снова силился догадаться – слова ему не давались, а он был уверен, что дело в каких-то нужных словах… Может быть, в словах была оценка его люболечения? Видимо, он нуждался в ней, чтобы его самого не зачислили в стаю звероидов. Кроме прапращура Дубини и Стрибога, у него защитников нет.

– Люб, я устала…

– Смотри на меня!.. Ещё немного. Извини, ещё чуть-чуть… Потерпи…

– Хорошо, хорошо, я терплю…

«Не ветры осыпают пущи, не листопад златит холмы. Душа, проникши в темень гущи, снимает силу вредной тьмы…»

– Поменьше ты будешь с шефом. Ещё потерпи, моя милая…

– Я потерплю. С титаном терпеть так хорошо…

«А за окном протяжный ветр рыдает, как будто чуя близость бесов похорон…»

Таня излечима, она не алкашка и не наркоманка. Пусть пока чувствует вкус ветра в разносе, сладость износа… Но он хотел бы успокоить последователей люболечения, разных маноменов и мановуменш. Виагра здесь не поможет. И женский «неограниченный» люборесурс всего лишь фэнтези. Научившись предвосхищать женское торжество, он улучил момент и силой бури вдунул в природу всю свою душу, и другая душа болезненно содрогнулась, и болезнь отступила. И тогда Любан освободил природу от бремени силы ветра. Настала тихая тёплая погода, предвещающая норму, меру и нравственность. Забываясь в минутной прострации, он увидел синее небо в глазах бывшей нимфоманки. Рыдая всухую, она благодарно простерлась на титане и неразборчиво его целовала…

Прошла-таки муть с очей Тани. Три дня потребовалось для люболечения. Время, отведённое им для этой цели, сделало своё дело. Смерть крадётся за следом звероидов.

В Горынях все юноши и девушки имеют замечательную возможность найти свою формулу и заполнить её своей личностью. Юноши допризывного возраста, как правило, заканчивают высшие учебные заведения. А девушки не отстают от них и к своему замужеству тоже имеют дипломы о высшем образовании. Оба пола к 25 годам имеют уже дипломы кандидатов наук. Тому способствуют школы селения, которым уделяется первое внимание всего селения. В сущности, здесь процветает власть школы, а воспитатели и учителя в Горынях стоят на первом месте социальной лестницы. Но не эти показатели, значительные для любого молодого человека в России, определяют их личностные сущности.

К десяти годам Милан, по кличке Князь, настолько развился и вырос, что удивлял своих воспитателей способностью излагать ответы и формулировать свои цели. При этом он копировал деда-внука, злоупотребляющего словом «так». Однажды Елена Ивановна и Григорий Иванович пожелали беседовать с Князем по душам.

– Милан, нам интересно, сложились ли у тебя какие-то идеалы? Кумиры? – так задала вопросы Елена Ивановна.

– Так. Разумеется. Идеалом, по словам Пушкина, может на время стать «хозяйка да щей горшок». Вас какие интересуют идеалы – политические, военные, гражданские? – спросил в свою очередь Милан.

– Между ними есть разница? – уточнил Григорий Иванович.

– Несомненно, так. Но сначала я бы уточнил то, что идеалы тесно связаны с интересами, с эпохой, с обстоятельствами, с моралью. Я усматриваю идеалы не столько в совершенстве, или в красоте, или в смыслостроении, как в нашем селении. Меня занимает больше всего высшее решение в ответственной обстановке. Идеалы командира заключаются в решении уничтожить как можно большее число живой силы противника, определяемое необходимостью победы данного боя, в данную эпоху, в интересах определённой группы людей (царя, князя, командира) или класса в объёме своих служебных полномочий. В настоящее время мусолят дело полковника Буданова. Во время боёв его танковый полк в интересах России уничтожал огнём живую силу противника, не разбирая мирного населения, попавшего под гусеницы танков. И его никто не упрекнул за это. Но стоило ему превысить свои полномочия вне боя и убить чеченскую девушку, пусть даже снайпера врага, – это подпало под статьи уголовного кодекса. И героя-полковника не пощадили, предав суду. И нет надежды, что не будет ответной пули. Вот и переплелось: и идеалы, и интересы, и время, и эпоха, и мораль. Политические идеалы серьёзнее. Политик в своих идеалах руководствуется интересами государства, конкретных людей, групп или классов, опять-таки в данное время данной эпохи в объёме предоставленных ему прав. Если для этих интересов нужно пожертвовать армией или частью своей территории, то политик выберет это решение. Если ему в тех же интересах потребуется уничтожить или депортировать часть какого-то населения, то он и это сделает, не страдая моралью. История изобилует этими примерами, далёкими от гуманизма. И мы знаем, что кроме стрекулистов, никто не льёт слёз по числу убиенных Наполеоном или Кутузовым. Гражданские идеалы размыты, как медузы. Они страдают мягкотелостью гуманизма. Им важно сохранить жизнь отдельного человека, невзирая на цену вопроса. Для них ценна жизнь алкаша, наркомана, убийцы, насильника. Вместо того, чтобы уничтожить растлителя-педофила, ему назначают щадящие сроки, а потом амнистируют. Также и в отношении убийц и террористов. Люди, принимающие великие решения, сами становятся идеалами. Идеалы, как и души, и как красота, и как любовь, бессмертны. Мои идеалы жёсткие, политические и военные. Я не стану глотать слюни, когда в моих законных полномочиях возникнет необходимость ответственного решения. Вас удовлетворяют мои идеалы? – лукаво спросил Милан своих кураторов.

– Меня вполне, – согласился Григорий Иванович.

– Я была бы гуманнее, – сомневалась Елена Ивановна. – А как насчёт кумиров?

Князь, этот развитой, как и все дети селения, ответил своим воспитателям и на этот вопрос, и на другие.

Князь подрастал, подрастали и другие дети, которым в ближайшем будущем придётся схватиться на местных выборах.

Князю психологическим опытом отца, дяди и деда стали развивать экстрасенсорики ясновидения и яснознания. Ему давали домашние уроки. Прежде всего, его научили пользоваться родовым даром собственных глаз. И это был настоящий дар, общий и наследственный у мужского и, частично, у женского пола. Глаза. Глаза определяли портрет всех Горыниных. Хотя портрет – не лицо, а лицо – не личность, тем не менее. У Князя были такие же глаза, как у отца и как у деда-ВНУКА. Точно такие же глаза шли по двоюродной линии всех Горыниных – глаза очень похожи. У молоденьких сыновей жёсткого выражения глаз ещё не могло получаться. Они сканировали верхушки. Но у оформившихся молодых людей к двадцатилетнему возрасту глаз крепчал, матерел и приобретал силу манипуляции. То был налёт серых соколиных глаз, которые как бы вцеплялись в твоё лицо когтями, а ты физически ощущал боль от них, но в это мгновение когти разжимались, иллюзия боли отпускала тебя, и взамен действовал лучезарный ласковый глаз, источающий любовь, доброту и дружбу. Вот этому взгляду учили Князя. С его помощью можно входить в энергомир соответствующего лица, поскольку в мгновение паники это лицо пропускало в себя, меняя свою ментальность. Потом «лицо» оправлялось от смущения, но уже поздно, психика подспудно покорена новоявленным господином. А то, что было вначале, называлось фиксацией и отключением. Как и на всяких уроках, отец, мать, дед производили нужные корректировки, то есть учили и ещё раз учили пользоваться властью мимики своих глаз для проникновения в душу. Большие молоденькие соколиные глазки учились с разбегу (с налёта) сминать волю чужого лица, а потом выводить его в добрый мир ласковым тоном дружеского выражения. Если, конечно, требовался именно этот мягкий случай воздействия. В крутых случаях когти соколов не отпускали чужое лицо, пока оно не застонет от боли. Он и теперь, нет-нет да пробовал свой молоденький соколиный глазок на каких-нибудь сереньких глазках девчонки. У той замирала душа, и она уже всю жизнь ждала повторения этого взгляда. Сам же Милан смущался видеть в девочке её покорность, особенно обнажённое в ней, беззащитное. Он был ещё далёк от понимания того, что самой мощной защитой женщины служит её обнажённость, перед которой беззащитен уже мужчина. Вот такой наукой овладевал юный мальчик в отличие от своих сверстников, у которых подобного дара не было от природы. Не от соколиных ли глаз Милана получил своё название школьный журнал «Соколята»? Не от Милана, так от другого Горынина. Но до владения ясновидением и яснознанием Милан-Князь пока не дошёл, ему ещё предстояло усвоить множество новых уроков. Сам же он не верил в то, что можно вообще что-то увидеть заранее. Будь наоборот, не требовались бы разведки. Всё видели бы на расстоянии. Насколько известно, и «третий глаз» не помог тибетским ламам выведывать политические секреты больших китайцев. Несмотря на подростковый период, Князь понимал, что весь секрет яснознания кроется в мощной способности интуиции. Чем выше биоэнергетика человека, тем мощнее интуиция. Сам он, предчувствуя свою особую роль в судьбе селения, пытался чаще и чаще понимать интуицию в мгновение ока. Больше короткого времени интуиция не задерживается. Он продлевал её, посещая Храм Богов. Там интуиция ослепляла его, и там он учился запоминать всё о себе и всё – в себе. Сам Милан-Князь знал с десяток определений интуиции, но, после посещения Храма он с наибольшей чёткостью понимал её как неожиданно яркое освещение того, что в данный момент обдумывалось или хотелось. Иначе говоря, – это было озарение необходимого предмета, о котором имелись лишь какие-то книжные или иные представления общего характера. «Предмет» освещался внутренним светом и горел всего ничего, несколько секунд или меньше, сколько его удерживали насильной памятью. Истинное знание, считал Князь, состоит в схватывании тех мгновений озарения и занесении их на «холст» памяти. Буквально на холст или на любую бумажку, пусть хоть клочок. Затем они уже по-новому запоминаются и становятся достоверным знанием. Так у него происходило в мозгу, так он записывал мгновения, и так он понимал потом этот мир, состоящий из огоньков памяти. Огоньки аккуратно раскинуты по массивному складилищу научной информации его ума. И подсвечивают его знания. Так что и прост был мальчик Милан, и очень непрост был мальчик Князь… Приятно одно, что дурному детей не учили, и сами они уроков зла в последующем никому не преподавали.