Аякко Стамм - Право на безумие

Начался первый акт – допрос подсудимого и свидетелей обвинения. Зритель в партере заметно оживился, зашептался, заёрзал на стульях, будучи вправе надеяться хотя бы на некоторую импровизацию актёров, трагизм и всамделишность их игры. Подсудимый казался уставшим и безразличным ко всему, трудно было вот так сходу определиться, чего всё-таки больше, симпатии или антипатии в отношении к нему. Он стоял в своей клетке, опустив голову, лишь изредка поднимая глаза в зал и выхватывая из него, будто камера фотохудожника, самые яркие, самые сочные куски. Дамы ещё раз поправили макияж.

Впрочем, допрос обвиняемого много времени не занял. Аскольд сухо, без эмоций рассказал всё, как было, упирая лишь на то, что после ссоры возле театра отправился не вдогонку за женой, а домой. Там, будучи не в состоянии совладать с волнением и беспокойством, поехал искать Нури по городу, но не найдя её нигде, вновь возвратился в квартиру и лёг спать. Утром его арестовали. Всё банально, без особых импровизаций.

Порфирий Петрович пребывал сегодня в явном ударе. Он представлял на процессе сторону обвинения – то был его дебют в данном качестве – и ввиду предстоящих в его карьере перемен собирался исполнить свою партию блестяще. А если понадобится, то и на бис. Он вовсе не рассчитывал на овации, цветы и чепчики в воздух – всё это лишь мишура, – но на звание «Народного артиста» претендовал всерьёз.

Первым свидетелем он вызвал ту самую даму, которая открывала собой процедуру опознания Аскольда около двух недель тому назад. На той репетиции она показала отменное знание роли и высокий эмоциональный надрыв. Именно поэтому Порфирий Петрович решил выпустить её первой, чтобы сразу сформировать у суда и, конечно, у зрителей нужное, правильное настроение. Женщина уверенно и непоколебимо, как ледокол «Ленин», прошла через зал, заняла своё место за трибуной, поставила подпись под присягой и окатила Богатова презрительным, негодующим взглядом. Всё… Свершилось… Она была готова разить глаголом беспощадно.

– Скажите, пожалуйста, свидетель, – начал допрос обвинитель, – где вы находились одиннадцатого мая текущего года в районе восемнадцати часов тридцати минут по московскому времени? – Порфирий Петрович остался доволен конкретикой поставленного им вопроса и испытующе оглядел зал.

– В театре, конечно, – ответила дама, искренне удивляясь вопросу. – Я каждую субботу посещаю театр, это моё твёрдое правило на протяжении вот уже десяти лет. Я ему не изменяю и не изменю ни за что и никогда!

Обвинитель задал свидетелю ряд уточняющих вопросов, и та в точности повторила свои показания, данные на опознании. Ну, разве что в выражениях, характеризующих подсудимого, была более категорична и бескомпромиссна. Особенно яркую игру темперамента она продемонстрировала при описании сцены, в которой подсудимый, трясясь от гнева, разбрасывая угрозы и проклятия, аки мрачный демон ночи погнался на огненной колеснице за несчастной жертвой, несомненно, догнал бедняжку и цинично убил. Так что между строк явственно читалось: и в яму закопал, и надпись написал…

Порфирий Петрович остался доволен выходом своей протеже и взирал на Берзина победным, уничижительным, отчасти даже снисходительным взглядом.

– Защитник, у вас есть вопросы к свидетелю? – спросила судья Петра Андреевича.

– Да, Ваша Честь, – ответил тот.

– Прошу вас, задавайте.

Берзин встал с места, не спеша подошёл к трибуне и слегка облокотился на неё локтем. Он смотрел на даму поверх примостившихся на кончике носа очков, смотрел пытливо, даже просительно, будто профессор на лаборантку, готовую выдать ему долгожданный результат архиважного опыта.

– Скажите, пожалуйста, свидетель, – произнёс он с вожделенной дотошностью, будто для восстановления общей картины ему недоставало всего одной мелкой детали. – Подсудимый убил жертву прямо на месте, или предварительно затащил её в машину и уже там растерзал на мелкие кусочки?

– Конечно, затащил в машину, – утвердительно ответила дама.

– То есть вы утверждаете это? – уточнил Пётр Андреевич.

– Ну, естественно! – обиделась дама.

– Значит, если я вас правильно понял, вы собственными глазами видели, как мой подзащитный догнал жертву, затащил её в машину и там убил? Напоминаю вам, свидетель, что вы находитесь под присягой.

– Ничего такого я не видела! – возмущённо воскликнула дама. – Но это же и дураку понятно,… если она потом оказалась убитой, а этот теперь на скамье подсудимых.

– Да, вы правы, – сказал Пётр Андреевич, массируя свободной рукой лысую голову, – дураку это понятно.

В зале послышался лёгкий, но продолжительный смешок.

– Протестую, Ваша Честь! – вскочил Порфирий Петрович. – Защита допускает оскорбление в адрес свидетеля!

– Защита, я делаю вам замечание, – заявила судья, впрочем, не строго, внутренне улыбаясь.

– Прошу прощения, Ваша Честь, – извинился Берзин.

– Свидетель, – обратился судья к даме, – поясните суду, что вы конкретно видели.

– Я видела, как женщина убежала, а подсудимый погнался за ней на машине.

– А как он её догнал, вы видели? – уточнил Пётр Андреевич.

– Нет… – раздражённо ответила дама. – Не видела.

– Я больше не имею вопросов к этому свидетелю, Ваша Честь, – закончил допрос защитник и спокойно, размеренно отправился на своё место, массируя череп.

– Хорошо, – подвела черту судья. – Свидетель, вы свободны, можете присесть на свободное место в зале.

Далее один за другим выходили все те же свидетели из театра и повторяли свои показания, данные при опознании. Все вместе они весьма живописно нарисовали картину агрессивных притязаний подсудимого к чести, достоинству и самой жизни несчастной жертвы, действия и слова которой представляли собой лишь вынужденную, необходимую меру самообороны. Вообще картина получилась весьма неприглядной для Аскольда, ставила его в один ряд чуть ли не с Чикатило, только более наглого, безбашенного, не постеснявшегося ни белого дня, ни многолюдной московской улицы. Впрочем, надо отдать должное, никто из свидетелей не утверждал, что предполагаемый насильник догнал жертву, все показания сводились лишь к самой ссоре. Но, несмотря на этот малозначительный факт, всем вокруг стало очевидно – подсудимый хотел, жаждал и мог расправиться с жертвой, пусть не сразу, чуть позже, и, если бы не охранник, непременно исполнил бы своё намерение прямо на месте.

У Петра Андреевича к горькому разочарованию зрителей вопросов к свидетелям не возникло. Он вообще казался невнимательным, слушал рассеянно, отстранённо, будто вовсе отсутствовал на процессе. Это не добавило ему симпатий суда, а вместе с ним и подсудимому. Инертность, безынициативность адвоката вызвала всеобщий тихий ропот: «Здесь вообще будут кого-нибудь защищать? … Сдал мужика … Всё куплено…».