Аякко Стамм - Право на безумие

Теперь уже ничто, даже молоточек судьи не могли остановить смеха зрителей. Фемиде пришлось изрядно постучать им, только тогда тишина постепенно восстановилась.

– Порфирий Петрович, – обратилась она к обвинителю, – вы уж выбирайте выражения, высказывайте ваши мысли яснее.

– Прошу прощения, Ваша Честь, – смутился Петрович, хотя по его бегающим глазам было заметно, что он так и не понял, что же такое несуразное сказал.

– Я могу легко разрешить сомнения обвинителя, – сидя спокойно на своём стуле, заявил адвокат. – Так как лицо жертвы было сильно обезображено кровоподтёками, то опознали в ней супругу моего подзащитного в основном по одежде и личным вещам в сумочке, да по действительному сходству фигур. Мой подзащитный, разумеется, мог бы обознаться и перепутать несчастную женщину со своей женой, если бы намеревался убить её из снайперской винтовки, на почтительном расстоянии. Но жертва была привезена к месту убийства на машине, затем изнасилована, потом избита и в конце концов удушена. Мог ли мой подзащитный, если предположить в нём убийцу, настолько лишиться зрения, чтобы не распознать подмены при столь тесном и длительном контакте с жертвой? Абсурд! Полный абсурд! Он бы даже в машину к себе её не посадил так как, по вашему же утверждению, Порфирий Петрович, в обычных обстоятельствах и мухи не обидит. Или вы уже отказываетесь от своих же слов, сказанных здесь, на суде всего несколько минут назад?

Порфирий Петрович ещё какое-то время инстинктивно сопротивлялся, но это уже было слабое сопротивление обречённого. В конце концов, он смирился с поражением, был вынужден признать себя побеждённым. Затем последовали всякие процессуальные формальности, не меняющие дела и поэтому для данного повествования вовсе не интересные.

Наконец, судья объявила перерыв и отправилась в комнату Правосудия для вынесения постановления. Зрители, обсуждая на все лады перипетии второго акта, переместились в буфет гасить возбуждение и полемический надрыв свежими бутербродами с икрой и осетринкой. Некоторые, правда, предпочли сервелат. Дамы же… ну а дамы, как повелось, поправили макияж. Зал снова опустел.

Порфирий Петрович снял китель и повесил его на спинку стула. В «тревожный» портфель на сей раз не полез, а сразу же, как был, без кефира, направился через зал к Берзину.

– Поздравляю вас, Пётр Андреевич, – проговорил он, понурив голову. – Правда, без дураков, искренне поздравляю. Вы доказали нынче всем и в первую очередь мне, что являетесь настоящим профи. На обе лопатки, Пётр Андреевич… Поздравляю… Вам, дорогой мой, не на пенсию, вам вперёд,… ввысь надобно устремиться.

– Ах, что вы, Порфирий Петрович, – заулыбался Берзин, ни разу не скрывая, что похвала сия ему приятна. – Какие у адвокатов выси? Это вам, государственным о перспективах печься нужно… А мы что? Всех денег, как говориться, не заработаешь… да и хватает мне. Пора на покой… к душе… к чему всю жизнь стремился и только-только вот сейчас приблизился. А уходить надо вовремя, с песней… Не битым же… – он наклонился поближе к прокурору и сообщил доверительно, будто в пустом зале их мог кто-то услышать. – Знаете, что я вам скажу, Порфирий Петрович, может быть, я и дело-то это выиграл только потому, что подошёл к нему не формально, с душой… потому что это моя лебединая песня.

– Ну, раз так, – улыбнулся в ответ Петрович, – не буду отговаривать, а пожелаю только удачи. Может, свидимся ещё в нерабочей, так сказать, обстановке…

– Мир тесен… Буду только рад.

Они крепко пожали друг другу руки и разошлись по своим местам.

В это время начали уже возвращаться зрители и заполнять собою места в зале. Вскоре, под возглас секретаря «Встать! Суд идёт!», вошла судья и ровным, отработанным голосом зачитала постановление.

– Суд по делу о предумышленном убийстве гражданином Богатовым Аскольдом Алексеевичем своей супруги гражданки Богатовой Нурсины Эльдаровны, рассмотрев материалы дела, заслушав показания свидетелей и приняв во внимание все доводы сторон обвинения и защиты, постановляет…

Судья сделала короткую паузу, подняла глаза на подсудимого, затем в зал… На противоположной стороне помещения, у самых дверей она увидела невысокую, хрупкую фигурку женщины восточного типа, которая большими заплаканными глазами смотрела сквозь решётку клетки на того, кого она пришла сегодня защитить и отпустить с Богом.

Фемида вновь опустила глаза к тексту постановления.

– …Суд постановляет: гражданина Богатова Аскольда Алексеевича признать невиновным и оправдать в связи с отсутствием состава преступления, освободив последнего из-под стражи в зале суда. Судебное заседание объявляется закрытым.

Звучно ударил деревянный молоточек, ставя окончательную точку в этом деле. Послышался лязг открываемого замка клетки. Аскольд вышел на свободу.

Принимая поздравления от Петра Андреевича, от каких-то незнакомых людей, только что составлявших переменчивую толпу зрителей в зале суда, он искал в этой массе глаза – большие зелёные глаза, которые, несмотря ни на что, были и оставались для него близкими и родными, которые только что, принеся себя в жертву, спасли его.

Нюры нигде не было. Приняв решение, она исполнила его в полной мере и, выслушав оправдательный приговор, убедившись, что любимому более ничто не угрожает, скрылась в неизвестном направлении.

Для Аскольда вдруг отчётливо ясно как Божий день разрешилась загадка одной странной, старой, полузабытой картины, которую он когда-то назвал «Освобождение».

«Посреди огромного цветущего сада, в окружении экзотических растений и цветов на коленях стояла обнажённая Нури. Лицо её исказилось мучительной гримасой боли и скорби, пережить которые ей оказалось неимоверно трудно, почти невозможно…».

В самый первый день лета, в тени раскидистых лип небольшого, но вполне уютного уличного кафе, за маленьким столиком друг напротив друга сидели двое. Оба люди уже немолодые, но ещё и не старые, в самом расцвете лет, оба почти налегке, оба не щегольски, но прилично одетые, хотя и в совершенно различных стилях, оба с довольно замечательными, приветливыми, даже можно сказать счастливыми физиономиями на слегка порозовевших от первого летнего солнышка лицах. И вовсе не случай на сей раз свёл их за столиком с лёгкой закуской и графинчиком янтарного коньяка, а встретились они визави под сенью дерева, что называется, по поводу. Оба ощущали значимость этого повода и верили в его знаковость.

Человек часто приписывает самым обычным, проходным событиям поистине величественную символичность, будто расставляет верстовые столбы на своём пути. Ему так легче ориентироваться в жизненном пространстве, словно он намеревается ещё вернуться и, отворотив от какого-нибудь из особо памятных столбов в сторону, прожить жизнь заново… иначе. «Это было до того, как я купил новый костюм (машину, перчатки, поменял марку сигарет или модель сотового телефона…), – рассказывает он потом, будто летопись пишет. – А после… После всё круто изменилось». Но в данном случае повод действительно был, и повод весьма значительный.