Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь?

Конечно, Адель как всегда всё поняла.

Мама её в аэропорт не провожала. Адель села в автобусе возле окна и с удовольствием наблюдала за сменами пейзажей. Ей всё казалось безумно торжественным. Казалось, что все знают, куда она летит и зачем. Как бы внутренне ей улыбаются, желают хорошего полёта, да и вообще – счастья!

И одной в аэропорту вовсе не было скучно. Очень даже интересно. Она себя чувствовала собранной, совершенно взрослой, самостоятельной, серьёзной и очень ответственной. Купила себе газету «Правда», показала паспорт, билет, взвесила багаж.

Самолёт вылетел вовремя, и Адель в маленьком салоне «Як-40», поудобней умостившись, старалась показать всем, какая она сосредоточенная и с каким интересом читает газету. Когда самолёт зашёл на посадку и вынырнул из белых облаков, бескрайние пшеничные поля, разделённые тонкими зелёными лесополосами, так восхитили Адель, что её захлестнуло, затопило внезапное ощущение бескрайней свободы. «За бортом! За бортом!» – запели в голове слова, которыми мама её пугала. А ведь до чего красиво, прохладно и замечательно за этим самым бортом! Могла бы, так вообще вылезла сейчас из этого самолёта, как в фильме «Экипаж», чтоб потрогать облака, или ещё лучше – насобирать их в наволочку!

Наш самолёт через несколько минут произведёт посадку в аэропорту города С.! – словно угадав её мысли, пропела в микрофон хорошенькая стюардесса. – Температура в аэропорту плюс двадцать пять градусов!

«Чудо! Чудо! – восхитилась Адель. – В Городе было сорок два вчера! Асфальт плавился, каблуки проваливались, горло жгло!»

Аэропорт оказался маленьким и уютным. Папа стоял за решёткой и махал ей рукой.

Автобус до города пришёл строго по расписанию, и это было очень необычно, потому что у них в Городе и расписания-то никакого никогда и нигде не было, а если б и было, то всё равно любой водитель приезжал и уезжал когда хотел.

Ещё ни один русский с ней не заговорил, а она уже любила их всех! Любила ехавшую с ними же симпатичную стюардессу, любила толстенную тётку-билетёршу с традиционной ярко-оранжевой кондукторской помадой под и над верхней губой, любила это жёлтый автобус, который нёс её навстречу совсем новой, какой-то чистой и умытой жизни.

Поля, поля, поля за окном… Бегут себе мимо, оставляя в душе ощущение праздника и простора, как на картинке учебника «Русская речь». Адельке казалось, что вместо крови в её сосудах потёк нарзан, или нет, не нарзан! Шампанское! И не течёт, а пузырится и пенится! Она пребывала в состоянии чудесной эйфории, когда бесподобным образом нравится всё: и цвета, и запахи, и звуки! И всё это золото пшеницы залито ярким, но не знойным солнцем. В открытые окна автобуса влетал свежий нежный ветерок, теребил ей волосы, и это было до упоения приятно! Её Город со всех сторон окружали горы и от тяжести воздуха казалось, что ты застрял в душном лифте. Здесь же всё было по-другому! Город медленно отпускал её!

Они доехали до автовокзала, папа взял такси.

Прие-е-ехали! – папа протянул водителю три рубля, когда такси остановилось около железной калитки. – Ти знаэш, – папа был очень радостным, – ти знаэш – иво обои дэти учаца в мединтитути! Обои!

От калитки тянулась металлическая сетка и спиралью закрученная колючая проволка наверху. Кирпичные, отсыревшие от постоянной влаги ступени вели вниз. Дальше они заканчивались. По обеим сторонам тропинки росли кустики красной смородины и лопухи.

Адель немного удивило и разочаровало, что папа выбрал для проживания на целый месяц какой-то деревенский дом в самом конце зарослей смородины с лопухами, но она уже устала от впечатлений, от обуревавших её чувств, ей очень хотелось наконец войти в свою комнату, закрыть за собой двери, переодеться и сходить в душ.

Они вошли в полутёмное помещение. Папа, сказав, что идёт за хлебом, внезапно куда-то исчез вместе с хозяином дядей Петей.

Вот твоя койка, – сказала хозяйка дома, указав Адель на стоящую в центре проходной комнаты железную кровать с никелированным шариками на перекладине и пирамидой огромных подушек. Они стояли одна на другой: в основании лежала огромная на полкровати, потом меньше, меньше и в самом конце маленькая квадратная подушечка.

Адель с удивлением огляделась по сторонам. Никакой «её» комнаты или даже «её с папой», очевидно, не будет! Она должна почивать по центру столовой, вокруг неё будут обедать и сновать чужие люди, хозяева квартиры и их взрослые дети.

А куда днём подушки класть? – спросила Адель, всё ещё не веря, что такое возможно.

Чё их днём дожить? – с ударением на «о» не поняла хозяйка.

Ну, мало ли! Прилечь там, отдохнуть…

Чё тебе днём лежать?! – добродушно рассмеялась она. – Ты, наверное, всё время лежишь, от того такая жирная! Тебе наоборот ходить надо побольше! Ага, как тебя зовут?

Адель! – Аделаида решила сказать «Адель», потому что поняла: «Аделаида» для тётеньки будет звучать вроде «мутированной в свете бетаактивного излучения мультидорзальной железы инфицированного аксалотля».

Ага! Мы будем тебя звать «Аня».

«Боже! Оказывается, даже Адель сложно. Ну, хрен с ним! Побуду „Аней“, пока не поступлю и не переселюсь в „общагу“».

…Меня зови тётя Зина. Так вот, Аня, на кровати не сиди, а то сетка проваливается. Хорошо?

Да… хорошо… – Адель поставила сумки на пол, – скажите, пожалуйста, тётя Зина, где ванная? Мне бы с дороги хотелось принять душ, или если нет воды – то просто освежиться.

Какой «душ»?! – тётя Зина искренне удивилась. – Душ, милочка, в бане. Баня на Мира есть, на Власова. Там в четверг выходной. А умыться – та воо-он он, рукомойник, из окна видать, висит на сливе, видишь?

Адель, не веря пока в своё очередное счастье, проследовала взглядом туда, куда указывал заскорузлый перст тёти Зины. Там действительно на дощечке, прибитой к стволу, висел серебристый рукомойник с гвоздём посередине. Точно такой, как она видела в домах, когда ей было шесть лет и они вчетвером с Сёмой ездили с папой и мамой отдыхать на море. Точно так же под ним стояло ведро с мыльной водой и кружили осы.

А вона и туалет, до конца тропинки и направо, – продолжала тётя Зина.

Светлые формы этого чуда архитектуры, созданные гением дизайна, Аделаиде

тоже показались знакомыми. Уже зная чудеснейшую планировку такого рода построек изнутри, ознакамливаться с ним ближе у Адель не возникло никакого желания.

«Нормально, – с тоской вспоминала она, – двенадцати лет как не бывало! Только тогда была дачная деревня без претензий, а тут вроде как город – областной центр с Мединститутом посередине! Вот так, расставляя ноги, фыркая, мыться под рукомойником, постоянно шевеля этот гвоздик? Интересно, что бы сказала мама при виде этих удобств во дворе, которых, впрочем, и вовсе нет? Как её понятия о принадлежности их семьи к „элите“, и уверенность, что её дочь „выше всего этого“? Интересно всё-таки: как можно плескаться в рукомойнике и, гоняя мух, ходить до ветру в деревянный нужник, где говна по самую дырку в полу, и при этом „блестеть“ и „быть выше“»?!