Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

Приехавший, забыв, за каким ходил в туалет, сгрёб в охапку все принадлежности «блуда» и швырнул их с размаху в мусорное ведро. Потом, закатив младшему брагу и невестке неимоверный скандал, ушёл, громко хлопнув дверью. Говорят, он долго потом плевал и чертыхался, клятвенно пообещав, что ноги его больше в этом «шансонэтском доме не будэт»!

Далее, по рассказу папы, был совет семьи, вынесший на обсуждение совершенно «распущенное» поведение его членов. Он, строго осудив «хозяина» «шансонэтки» за неумение «васпитат» (воспитать) блудницу, выбросил им красную карточку в виде отказа «братэв» (братьев) до полного осознания глубины падения и принятия коренных мер по изменению жизненных устоев. Лучшим «вихадам из палажения» (выходом из положения) теперь был, конечно, развод. «Ничаво (ничего!), – говорили родственники, – ничаво! Ми дэтей сами васпитаэм! Другиэ нэвэстки васпитаут!»

«Но а как же всё та же русская мама в Букваре? Которая специализируется на мытье рам… У неё точно такая помада! Да и маникюр, скорее всего! – Аделаида злилась и недоумевала: как можно в чужом доме схватить чужие вещи, да ещё и выбросить их в мусорное ведро! Это ж не его помада и не его маникюры?! Да и жена, вообще-то, тоже не его! Ужас какой! Та мама из Букваря, наверное, такое бы устроила, если б тронули её вещи! Да и моя мама бы тоже!»

Сама же семья старшего папиного брата, не будучи «шансонэтской», большой чистоплотностью и высокой моралью не была изуродована. Это Аделаида тоже поняла со слов взрослых, когда мама рассказывала на кухне папе о его «родне». Мама повышала и понижала голос, громко била чайной ложкой о стенки стакана и ставила чайник со свистком. Но Аделаида из обрывочных фраз уловила, что, оказывается, недавно одна из «нэвэстак», уезжая на неделю в деревню, оставила второй все свои сбережения и, как они называли, «всэ золото», дескать, побереги до моего возвращения, дескать, всяко бывает. Та с радостью согласилась. Когда же первая леди вернулась из деревни домой в город, вторая леди ей с грустью доложила, что их «аграбили и винэсли всо-всо-всо» (ограбили и вынесли всё-всё-всё): «и мой золота и твой золота». Так что, мол, «мая харошая» (моя хорошая), «адать ничово ниэту»! (отдавать мне нечего!). Ну и что?! Это ж не повод для ссоры! Ну, ограбили их и украли. Не могут же «братъя» (братья) предъявлять претензии и ссориться из-за каких-то глупостей!

Аделаидины двоюродные «братъа» (братья) вообще были большими затейниками и частенько собирались в «тэревнэ» (деревне) дома или на природе с соседями. Любимым занятием при встречах соседями и знакомыми было стравливать детей. Естественно, мальчиков, потому что «тэвушки» (девушки) вообще должны были помогать женщинам на кухне и не показываться на глаза. Они перебирали там рис, вытирали посуду, чистили гранаты и очень громко друг с другом разговаривали, почти кричали.

А ну, гдэ твой син? (а ну, где твой сын?), – приступал к организации зрелища самый уверенный в своих силах родственник. – Мой вот! Сократы! Иды суда! (Вот мой. Сократ! Иди сюда!)

Необъёмный, весом в четыре пуда «Сократы» нехотя переставал жевать огромный кусок лаваша с маслом и сыром, но подходил к отцу с первого сигнала.

– Вот! Сматры, эму дэсат лэт (вот смотри, ему десять лет), – с гордостью продолжал расхваливать свой товар папаша, – а твой сколка? (А твоему сколько?)

– Одынацад! (Одиннадцать!)

– Твой болше, видышь! Тэпэр пускай пабороца! А ну, баритэс! Кто вииграэт? Кто виграэт – маладэц! Настаящий мущина! (Твой старше, видишь! Теперь пускай поборются. А ну, боритесь! Кто выиграет? Кто выиграет – молодец! Настоящий мужчина!)

Отказываться от звания «настоящего мужчины» не рисковал никто. Обе стороны соглашались. Тогда вся родня и приглашённые мужского пола собиралась в круг, и в центр выталкивали двоих продолжателей великого рода.

Толстый Сократы, дав кому-то из болельщиков покараулить остаток хлеба с сыром, брюхом наскакивал на противника, хватал его за грудки вместе с «мясом» и старался «подставить подножку». При этом он неимоверно краснел, сопел. По его совершенно красному лицу тёк пот, смешанный со сливочным маслом из бутерброда. Два ребёнка, не проронив ни звука, с остервенелым выражением лица от всего сердца пинали и толкали друг друга под дикие вопли и улюлюканье отца, дядьёв, старших братьев, знакомых. Наконец, один из них оказывался на земле в загаженной одежде. Счастливый победитель, размазывая сопли, падал в объятия папаши и долго не мог успокоиться. Родственники подходили, хлопали от восторга ему по плечу. Он улыбался и, поминутно подтягивая разорванные штаны, доедал свой лаваш, крепко держа его в руках, вымазанных грязью. Потом «чампьон» (чемпион) с упоением полдня рассказывал, как «этат турак» его «талкнул» а он размахнулся и со всей силы «как эму по мордэ дал!!!!»

«Навряд ли та мама из Москвы с гигиенической помадой разрешила, чтоб её сыну порвали штаны и чтоб он ел грязными руками хлеб!» – Аделаида уже не хотела ни родственников, ни прогулки на свежем воздухе по лесу. Безумно тянуло домой, где её ждал письменный стол, задвинутый в угол подальше от окна, чтоб она не «отвлекалась» во время занятий, и редкие встречи с Кощейкой.

Но особым видом развлечений в деревне были гораздо более масштабные культурно-массовые мероприятия. Такие как похороны или свадьбы.

На свадьбу собиралась вообще вся родня – многочисленные Аделаидины двоюродные братья с жёнами, тётки, дядья.

Дядя Ёргос был намного старше обоих братьев. Каким-то образом ухитрившись не стать защитником отечества ни в 1941, ни позже, он не сидел, сложа ничего! Он на благо всего человечества старался сгладить демографические убытки, нанесённые войной, и за почти пять военных лет смог подарить Родине пятерых детей и ещё троих уже после войны, когда можно было расслабиться и размножаться не таким бешеным темпом. Поэтому все двоюродные братья Аделаиды, дети этого дяди Ёргоса, были старыми, седыми и небритыми. Даже многие их дети были старше неё.

На свадьбах родня дарила молодожёнам подарки и потом долгие-долгие годы обсуждалось – чей подарок был хорош, а чей «нэ гадица» (не годится):

Этот сэрги золотой, какой Свэтка принэсла, застошка самсем хораболды! (На этих золотых серьгах, которые Светка принесла, застёжка совсем не работает!)

Развлекались тоже весьма утончённо. К примеру, одну из «старих» невесток «наши женщини» уговорили «пашутыт» (пошутить). Её переодели в брюки и пиджак, то есть – в «мушской кастум» (мужской костюм), а потом, несмотря на её кокетливое сопротивление, вытолкали танцевать. Она шалила, делала вид, что стесняется, хотя на самом деле очень хотела покрасоваться в «мушском кастуме»! Она уже давно замужем, у неё трое взрослых детей, и что ей за это будет?! Что, муж выгонит, что ли? Но «наши женщини» жестоко просчитались! А может, они специально её «подставили» за какую-нибудь уже забытую провинность?.. За такую дерзость «старая» невестка была немедленно отправлена мужем со свадьбы домой. Музыканты были остановлены, а он, вырываясь из цепких рук пяти или шести родственников, оставляя в их ладонях куски одежды, страшным голосом вещал: