Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

– Я быстро перепишу, – сказала Танина мама, – а то ведь у вас скоро экзамен будет. Вы пока с Танечкой посидите в комнате, поиграйте во что-нибудь! – она улыбнулась и подвинула к себе Аделаидину тетрадь.

Они с Танькой и её мама сидели в пустом классе. Тётя Ира быстро переписывала для Таньки уроки, а они вдвоём крутили бумажных лягушек, и Аделаида показала ей, как делать тюльпаны. Такие, как они с Кощейкой делали из белых салфеток. Вот такие вот тюльпаны бумажные…

Лицо мамы серело на глазах:

– Я так понимаю – урока не было, а ты не пришла домой…

– Да…

Аделаида не успела договорить, как почувствовала во рту омерзительный вкус рыбы и что-то солёное на губах. Боль пришла потом. Потом стало страшно. Рыбьи кишки и чешуя разлетелись по всей кухне.

– Ах ты, дерьмо собачье! Ах ты сволочь! Ты посмотри на неё! – обращалась мама к кому-то невидимому. – Урока нет, а она шляется чёрт знает где! Ты что, бездомная? Тебе идти некуда?! Твоя мать уже сдохла?! Уличная! Ты настоящая уличная! Сколько раз я тебе говорила: дом – музыка – школа! Школа – музыка – дом! А ты так и норовишь куда-нибудь уйти из дому. Я чужих детей всю жизнь воспитываю, в школе работаю столько лет, а свою мерзавку никак не могу! Хоть бы ты уже скорей сдохла! Сколько нервов ты мне испортила, а-а-а! Из-за тебя я больная! Я вся больная! Я уже не человек, а комок нервов! Я тебя научу дом любить! Я тебя сейчас палкой так поглажу! Я тебя, сволочь, буду держать в ежовых рукавицах!

Аделаида пыталась увернуться, но кровавый лещ сам находил её щёки и хлестал по ним.

– Нет! На этой земле или я останусь, или ты! – продолжала кричать мама. – Лучше я сама утоплюсь! Вот пойду на речку и утоплюсь! И пусть все над тобой потом смеются и говорят: вот эта девочка, из-за которой мама убила себя!

– Мамочка! – Аделаида бросилась на колени! – Мамочка, миленькая, не делай этого! Я же так люблю тебя! Я исправлюсь! Я никогда больше так не поступлю!

– Чтоб ты сдохла, тварь такая! Посмотри, посмотри, до чего ты меня довела! Что же ты со мной делаешь, Аделаида?! Что же ты делаешь! О-о-о-о!! Вот мне уже сердцем плохо! Уйди, сволочь! Уйди с дороги! Дай мне в спальню доползти, чтоб умереть в своей кровати! Пошла вон, тебе сказали!

Мама не легла. Она села в кресло и положила под язык валидол. Глаза её были плотно закрыты. Рукой она прижимала левую грудь.

– Ох!!! О-о-ох!!! – вдруг страшно закричала она. – Как страшно моё сердце колет! Моё больное, несчастное, измученное сердце колет! Оо-о-х! Как колет!!! А-а-а! – и мама начала кричать так громко, что Аделаида со страху опустилась перед ней на пол.

«Мама умирает! – промелькнуло у неё в голове. – Надо что-то делать! Это всё из-за меня! Хоть бы я умерла вместе с мамочкой!»

– А-а-а! Сердце колет!!! А-а-а-а!!! Моё больное, измученное сердце! Дыхания нет! А-а-а! Нет дыхания! Я уже не дышу!

– Мамочка, может скорую вызвать?! – Аделаида, плача, размазывала по лицу слёзы, свою кровь из рассечённой губы и рыбью чешую.

– Заткнись, сволочь! Ничего мне твоего не надо! Ничегошеньки! Сама, сама здесь полежу и умру! Если повезёт – отлежусь… может, выживу… Плевать я хотела на твою «скорую»! Видеть тебя не хочу, не то, что твою «скорою»!

Аделаида сидела на полу, обхватив голову руками и, кусая губы от ужаса, что мама правда умирает… вот сейчас, прямо около неё умрёт, и горько, беззвучно плакала. Мама постепенно затихла и продолжала отрешённо сидеть в кресле с закрытыми глазами, прижимая обе руки к левой груди, словно стараясь удержать своё «истерзанное сердце», чтоб оно не лопнуло.

Аделаида совершенно потеряла отчёт времени.

Мама не умерла. «Дыхание» в неё вернулось. Она неимоверным усилием заставила себя разомкнуть веки и обвела комнату мутным, ничего не понимающим взглядом, только что родившегося младенца:

Где я? – слабым и нежным голосом почти прошептала она. – Я совсем не понимаю где я?.. – мама стала быстро-быстро моргать. Вдруг она случайно шевельнула ногой и почувствовала сидящую перед ней на полу Аделаиду. Мама очень удивилась:

Ой! – обрадовалась мама. – Кто это? Девочка, кто ты? – мама говорила голосом доброй феи, и вдруг:

А-а-а! – сперва страшная догадка, потом и ужасные воспоминания навалились на неё. Она вдруг всё вспомнила и поняла!

Аа-а, – до слёз разочарованно протянула мама. – Это ты, сволочь?.. Ты ещё здесь? Иди, иди, сволочь, вставай… Посмотри, что ты со мной сделала!.. И не стыдно тебе, а-а-а?! Злыдня! Иди убери кухню, убийца! Ты же знаешь – я не переношу запах рыбы!..

Аделаида тут же забыла про двойку по «директорской». Она забыла о том, что опоздала домой со школы. Она забыла обо всём на свете, потому что в голове прыгал и скакал похожий на чёртика с пружинками вместо ног и рук голос самого дорогого теперь, самого родного на всей Земле человека – папиного брата Яниса.

Не Ёргоса с внуками старше её, а Яниса! Да, теперь остался только Янис! Деда же так и не приехал к ней ни тогда, ни вообще. Ни в мартовскую субботу, ни в апреле, ни в мае. Ожидание из острой субботней тоски превратилось в вялое, каждодневное, уже, конечно, менее болезненное. Оно стало тусклым и теперь понятно, что напрасным. Ура – а – а – а!!!! Значит сейчас самый любимый – дядя Янис. Да как же она про него не вспомнила раньше?! Если б вспомнила – поехала бы не к тёте Наде, а прямёхонько на вокзал и залезла бы в товарняк с углем! Фиг бы её там нашли!

Дядя Янис был совершенно не похож ни на папу, ни на родственников, приезжавших из деревни и распространяющих по квартире терпкий запах плохо выделанной овчины. Дядя Янис, никого не стесняясь, Аделаиду обожал. Сёму, конечно, любил тоже. Но у него самого было два сына, а дочки не было. Она ему казалась то ли кукольной, то ли очень хрупкой. Именно поэтому он питал к Аделаиде какие-то особо трогательные и нежные чувства. Он не только не считал её «нанкой» (нянькой) для младшего «братыка», совсем наоборот! Он из каких-то странных своих соображений считал Аделаиду чем-то особенным и неповторимым. Он ласково называл её «кисочка», и за это Аделаиде было ужасно неловко: «Неужели он не видит, что я не похожа на кису?» – с грустью думала она, залезая на диван к дяде. Она сперва просто подсаживалась рядом, снимала тапочки и болтала ногами. Потом поджимала одну ногу под себя и с удовольствием болтала второй. Потом и вторая пряталась под подолом широкой домашней юбки. Она сидела, ни слова не говоря, с удовольствием вдыхая запах дядиного одеколона. Когда дядя Янис уезжал, папа и мама долго проветривали квартиру, потому что мама говорила, что она «задохнётся» от этой «вони», но и Яниса не ругала. Говорила, что у него работа такая, что он должен «так одеваться» и «обливаться одеколоном». «Он вынужден это делать, понимаешь?» – говорила она папе, который шарахался от одной мысли об одеколоне. Было очевидно, что папа несказанно рад, что в этот вечер к ним никто не заскочил в гости и не застал это «безобразие» в виде его родного брата с ароматами и бриолином на волосах. «Он в снабжении работает, понимаешь?! – продолжала мама защитную речь, выгораживая перед папой его же старшего брата. – Вот ему приходится так ходить. От него же не только воняет, он же ещё в галстуке целый день! Думаешь, легко?» Папа страшно грустно вздыхал, почти как мама, когда ей не хватало воздуха, и топтался в дверях.