Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга вторая. Мне спустит шлюпку капитан

Оказалось о Гиичке приятней всего думать перед сном. Аделаида раньше не любила рано ложиться. Когда родители укладывали её и Сёму в девять вечера, она ворочалась и долго не могла заснуть. Особенно летом, когда весь двор жёг костры и через открытое окно доносились весёлые голоса играющих в круговую лапту и хриплый вопль дворничихи:

– Лия-я! Лия! Иди домой, возьми деньги и сходи за хлебом!

Теперь Аделаида стала ложиться с превеликим удовольствием, накрывшись с головой одеялом, она предавалась сказочным мечтаниям, представляя себе много чучел и мумий, и Гиичку в цветастых плавках – украшение её коллекции.

Много, много чего интересного ждало её впереди: и чучела со стеклянными глазами, и Гиичка с ножом в желудке… а тут так некстати эта несносная «директорская» работа по математике!

Аделаида хорошо знала, когда шла от тёти Нади домой, что пережить ей нужно только несколько часов с той секунды как она переступит порог отчего дома и до отхода ко сну. Конечно, когда папа с мамой узнают, что она получила по этой самой «директорской» работе по математике «двойку» – будет грандиозный скандал, полная катастрофа. Даже представить себе трудно, что будет. Однако, как она решила – чтоб остаться в живых, надо: сосредоточиться, взять себя в руки, самой, не дожидаясь вопроса «что принесла?», подойти к маме или папе и, глядя твёрдо, прямо в глаза, очень серьёзно, следя за дикцией, чеканя каждый слог, сказать то, что по дороге придумала.

«Да! Я плохая ученица! Я получила двойку, потому, что большего не заслуживаю! Потому, что мало занималась! Потому, что несерьёзная, распущенная, несобранная, часто отвлекаюсь, думаю о глупостях. Но я даю честное Пионерское слово, что исправлю положение! Я даже на плаванье больше не пойду! Столько времени теряется! Ведь по часу три раза в неделю – это уже три потерянных часа! Извините меня, мама и папа! Я, конечно, вас не достойна. Вы на меня жизнь кладёте и ничего не получаете взамен. Вы в лепёшку разбиваетесь! Я чуть не стала настоящей уличной швалью. Когда у меня не было сольфеджио, я не пришла сразу домой, а осталась в пустом классе вместе с Танькой и тётей Ирой. Ещё мама стирает мои трусы, хоть я давно взрослая девочка и мне должно быть стыдно. Но я всё поняла про себя. Больше такое не повторится! Пусть меня Малина теперь вызывает по математике хоть на каждом уроке! Я знаю – у меня, как у папы, математическая голова, просто я ленивая. Математика – это мой любимый предмет! Вы живёте ради меня и Сёмочки, и вся ваша жизнь – во мне, а я – наглая и неблагодарная дрянь. Я знаю, что львиная доля „маминой болезни“… – именно так надо сказать, как мама называет свои гипертонию и близорукость, – львиная доля – на мне! Накажите меня как считаете нужным, а теперь я пошла делать уроки!» – да! Именно вот так и надо сообщить о своей самой первой в жизни даже не «тройке», а самой настоящей «двойке»!.. Потом надо будет опустить голову пониже, как бы не смея больше поднять своих бесстыжих глаз на измученных отца и мать и руки держать по швам, но не кладя их в карманы! Не надо сутулиться и придётся волосы со лба зализать назад. При таком раскладе поругают, конечно, очень сильно, будут кричать, но если повезёт, то, может, не побьют и маме не станет плохо. А когда маме плохо – это гораздо страшнее, чем побьют. Но у всего же есть свой конец? Ну, закончится же весь этот скандал хоть часа через два?! Потом придёт вечер. Он пройдёт за мучительным решением совершенно непонятных задач по математике, никак не запоминающейся историей. Одна радость – литература. Её мама разрешает делать только последним предметом. Потому, что она говорит, что сперва надо делать «сложные уроки» на «свежую голову». А где эту «свежую голову» взять после двухчасового воспитательного мероприятия? Зато вот потом можно будет лечь в постель и с наслаждением думать и представлять себе как, например, делают чучело слона… и сколько много, наверное, кишков… и как надо осторожно всё это потрошить, чтоб не повредить кожу… ведь у слонов её так много… Наверное, когда кожа лежит в углу отдельно от слона, она похожа на ворох тряпок…

Все эти мысли в виде цепочки очень упорядоченно вились в Аделаидиной голове, и когда она взялась за ручку входной двери, заготовленные слова почти срывались с языка. Она, кажется, даже произнесла слова «Да! Я – плох…» как вдруг… как вдруг… то ли во сне, то ли наяву она услышала такой любимый, такой родной и дорогой голос дяди Яниса.

Через секунду с того, как дверь изнутри отворилась, она уже висела у папиного брата на шее.

– Ва! Моя кисочка пришла! Какая ты уже большая! Дай-ка, дай-ка я на тебя посмотрю!

«Большая и толстая…» – добавила про себя Аделаида.

Радость дяди была такой искренней, такой неуёмной, что казалось – он и приехал-то только из-за неё:

– И большая, и красивая! А какие косички у тебя отросли! Ну-ка покажи, покажи! Вообще – покрутись. Я же тебя так давно не видел. Я так по тебе соскучился!

– Ну, ладно, ладно! – ласково журила мама. – Подумаешь, любовь какая! Хватит обниматься! Аа-а-ай! Давно не виделись? Подумаешь!

Потом мама жарила картошку, папа лазил в подвал за вином. Аделаида вспоминала, как дядя Янис привозил ей агатовые распилы, которые потом куда-то исчезли; потом Аделаиду с Сёмой отправили спать, а дядя Янис с папой остались сидеть за столом. Потом, как всегда, задолго до рассвета Аделаида проснулась от какого-то беспокойства и желания хоть ещё на часик застать дядю Яниса у них дома. Ну, хоть посидеть с ним, пока он чаю на кухне попьёт. Но… как и десятки раз раньше, точнее – как всегда – диван был пуст, одеяло и простынь сложены ровной стопочкой в ногах… Только лёгкий запах дядиного одеколона в комнате…

Вот так вот… Дядя Янис утром уехал, а у неё вчера по запарке не спросили, что «принесла». Может, это и к лучшему? Не спросили, и не надо! Она же не соврала! Спросили бы – сказала! А так… Зря она целую речь вчера готовила и вообще всю неделю страдала! Её пронесло! Просто пронесло и всё, как нечасто в жизни бывает. Аделаида не могла поверить своему счастью.

Всё вокруг теперь заиграло, заискрилось новыми, яркими красками, всё казалось безгранично красивым: и папины старые туфли, и решётки на окнах плавательного бассейна, и Сёма, и мама… а маму вообще так захотелось поцеловать, так захотелось! Вот она сейчас спит, бедненькая, и даже не знает ни про контрольную, ни про Аделаидино враньё! Стыдно-то как! Стыдно и грустно… Но если маму просто так с утра поцеловать, то она проснётся! Аделаида еле сдержалась, чтоб не уступить своему желанию и не зайти к маме с папой в спальню.

Ещё несколько дней Аделаида была немножечко настороже, но потом всё прошло, исчезло, пропало и успокоилось. Жизнь была прекрасна и удивительна. Новые впечатления вытеснили из головы страшную трагедию человека, засыпанного в колхозном «элеваторе» зерном. Она уже почти и думать забыла и о нём, и о тех страшных днях, да и в классе перестали обсуждать итоги «директорской».